Определенные надежды генерал возлагал на активизацию московского подполья, которое наконец смогло организоваться и перейти «от слов к делу» и создать структуры, потенциально готовые к реальной поддержке Добровольческой армии, а не к мистификациям на тему «спасения от большевизма немецкими руками». «Насколько мне известно, — писал генерал, — в Москве образовалась национальная группа государственных деятелей, готовая работать в этом направлении совместно с союзниками и более или менее чуждая партийным интересам и стремлениям. При определенной политике наших союзников эта группа будет увеличиваться в своем составе, смягчая бесспорно тяжелое явление, заключающееся в том, что большинство наших интеллигентных кругов, торгово-промышленного класса из личных выгод втянуто в сферу так называемой немецкой ориентации».
Алексеев был убежден, что в поисках «сотрудничества с общественностью» следует опираться не на разрушительные для российской государственности левые и левоцентристские течения, а на здоровые консервативные силы, для чего необходимо сплотить их, усилить, обеспечить им политическую поддержку. «Полагаю, — писал он Щербачеву, — что Вам предстоит нелегкая задача доказать союзникам необходимость разбудить и опереться на более консервативные круги русского общества, не давая незаслуженного преимущества левым партиям и течениям. Устраниться совершенно от известного их влияния на внутренние дела России невозможно — это дает повод и возможность хозяйничать социалистическим партиям и проделывать печальные опыты государственного устройства».
Раз уж невозможно, в силу изменившейся после 1917 г. внутриполитической обстановки, обойтись без «левых партий и течений», то усиливать «правых» — можно и должно. «Веское слово, сказанное союзниками, в этом отношении необходимо, — считал генерал, — как необходима их поддержка для государственно и патриотически-мыслящих групп русского народа… Необходимо, чтобы все условия союзников первоначально и окончательно вырабатывались в их собственной среде и предъявлялись в виде общего решения, чем отнята будет возможность у наших, живущих теориями и фантазиями левых партий, добиваться господства, преобладания и осуществления своих теорий, уже нанесших столь тяжкий вред для Российской державы».
Помимо этого, требовалось добиваться от союзников четкого и недвусмысленного заявления в отношении будущего государственного устройства России: «Под предлогом нежелания вмешиваться в русские внутренние дела союзники оставляют в полном хаосе вопрос о будущем государственном устройстве России и этим предрешают тяжелый вопрос о раздроблении ее на составные нежизненные части, тогда как они имели бы полную возможность основной целью своего давления именно на внутренние дела поставить воссоздание единого, сильного и прочного государства… Никакое развертывание сил и восстановление Восточного фронта не будут мыслимы для нас и наших союзников в том случае, если Доно-Кубань явится новым, совершенно независимым государственным организмом, находящимся в сфере германского влияния, и будет вести своеобразную политику вооруженного нейтралитета против Великороссии и наших союзников… Только Великая, Сильная и Единая Россия составит навсегда могучий фактор в мировой политике и устранит возможность поглощения ослабленного государственного организма могучими соседями к общему ущербу как для самой России, так и для настоящих ее союзников.
Этими общими соображениями я считаю необходимым ограничиться и закончить мое письмо просьбой командировать в мое распоряжение генерала Геруа в том случае, если судьба заставит меня принять какое-нибудь активное участие в продолжении борьбы на восточном фронте не в роли только одного военно-политического деятеля в рядах Добровольческой армии».