— В чем дело? — проговорил Савинков, понимая, что что-то случилось и прикрывая листом рукопись.
— «Ротмистр» застрелился.
— «Ротмистр»?
— Да.
— Когда?
— Вчера вечером.
— Где?
— У себя на квартире, в Медоне.
— Оставил письмо?
— Нет.
— Товарищи подозревали его в провокации.
— Да.
— Это могло его оскорбить.
— Могло быть, что он, как провокатор, боялся мести.
— и сам поспешил себя убить?
— Самому убивать себя легче.
Савинков задумался, улыбаясь неестественно, как показалось Моисеенко, проговорил:
— Так. Переехали человека. Ну что ж. Вечная память «Ротмистру». Еще крестом на дороге больше.
— Только на какой дороге?
— На нашей.
— Вам не жаль?
— Не умею жалеть. Глупое чувство деревенских баб. Чем больше близких падает, тем легче итти самому. У «Ротмистра» остались деньги?
— Пустяковые франки.
— Я дам денег. Его похоронит боевая организация.
Савинков замолчал. Молчал Моисеенко. Когда он вышел, Савинков перечел написанное и стал писать дальше: — «Я не хочу быть рабом, даже рабом свободным. Вся моя жизнь — борьба. Я не могу не бороться. Но во имя чего я борюсь — не знаю. Я так хочу. И я пью вино цельное.»
— Ну да! Так что же он делает? Готовит центральный акт? А в чем же это состоит? В том, что в Питере три товарища поездили извозчиками и снялись. Ведь это же форменное безобразие! Это же возмутительно! Таких денег не тратил Азеф! Но тот, по крайней мере, дело делал. Нет, Марк Андреевич, Савинкову надо прямо поставить: — едешь на террор — получаешь деньги, едешь на скачки в Лонгшамп — твое дело, не гневайся, батюшка. А то на сене лежу, сама не ем и другим не даю.
— Сама то положим ем, — засмеялся Натансон, — в этом то и горе.
— Страннее всего, — проговорил Рубанович, — что штаб Павла Ивановича все время ездит по Европе. То в Париже, то в Ницце, то в Мюнхене, то в Берлине. Ведь это же стоит сумасшедших денег.
— Я спрашивал его, — печально перебил Зензинов, — говорит, принужден это делать, заметил слежку.
— Я зсегда был против передачи Павлу Ивановичу боевого дела, — сказал Карпович. — Теперь сами убеждаетесь. Это граммофон Азефа. Ничего больше.
— Ну это, положим, вы чересчур. Дело Плеве, дело Сергея, Татарова.
— Татарова! Для таких дел не надо организационных талантов. Дал Назарову нож и уехал. В деле Сергея работали Каляев и Моисеенко. А Плеве создал Азеф.
— Нет, товарищи, надо как-нибудь все это вывернуть наизнанку. Коль работа, так работа. Коль нет, так и денег нет, — замахал Чернов, мигая круглым косым глазом. — Ведь он на прошлой неделе, понимаете, на цареубийство глухую ассигновку в 20 тысяч взял!
— Messieurs! faites vos jeux! — кричал лысый, наглый крупье, похожий на боксера.
В дворце «Казино» в зелени тропического парка на голубом фоне моря, в зеркалах стен отражалась сумасшедшая толпа лиц. Савинков понял, отчего среди электричества над столами с золотом висят керосиновые лампы. Савинков сел меж англичанином и старухой в буклях.
Линия лиц слилась в многоглазую ленту. Доносилась музыка, как бы аккомпанируя. Он знал, что кидает золотые луидоры, нужные на убийство царя.
— Messieurs! faites vos jeux!
Но если б он даже знал, что консьержка дома, мадам Гато и вертлявая прислуга куплены полицией, возможно, что отнесся б к этому безразлично. Чадный дым наполнял душу. Когда ночью подошел к квартире, в темноте раздался голос Нины: — Бо-ря!
Он остановился. Он быстро вбежал. Минуту казалось, снова с детьми приехала Нина. И эта минута была счастьем. Но в квартире — темнота. Спальня неубрана, на полу банки откупоренных консервов, поваленные бутылки, смятая постель и запах затхлости досказали воспоминания ночи.
«Галлюцинации», — пробормотал Савинков. — «Слышал совершенно отчетливо». Опустился в кресло, показалось, что может заплакать, потому что стремительно проносилась разбитая и окровавленная жизнь.
На письменном столе не в таком виде оставил полученные письма. «Что за чорт, я кажется начинаю мешаться?»
— Аннет! — крикнул он. — Что за безобразие, вы брали письма с моего стола!
— Как вы можете говорить, мсье!
— Ступайте прочь!
— Я буду жаловаться.
Скалькированные копии писем шли уж в департамент полиции. Анри Бинт знал: — зверь сдается без боя.
— О мон шер! — хлопал он по плечу друга, титулярного советника Мельникова, — кажется зверь скоро будет совсем ручным!
Титулярный советник Мельников, необычайно боявшийся террористов, недоверчиво качал головой. Но Бинт хохотал, тыкая в живот титулярного советника.