Заломив руки за спину, Чернов ходил из угла в угол бешеным, рыжим медведем.
— Да чего тут скрывать, товарищи! — закричал он вдруг, — Павел Иванович проиграл деньги боевой организации в Монте-Карло в рулетку!
— Что?!! — закричало несколько голосов.
— Проиграл три четверти кассы!
— Лопнула скрипка Страдивариуса.
— Если это была когда-нибудь скрипка, а не втора третьего сорта!
— Но ничего нельзя поделать! С ним договор у ЦК! Надо настоять, чтоб он ехал в Россию.
— При таком состоянии Павла Ивановича, кроме провала в России ничего не выйдет.
— Ну так что же?! — Ну так как же?! — Ну так что же вы предлагаете?!
— Немедленно расторгнуть договор ЦК с Павлом Ивановичем и распустить его организацию.
Эта ночь была тяжела и туманна. Мелкой, теплой сеткой накрапывал весенний дождь. Улицы горели желтыми пятнами огней. Подымался дымный туман от мутной Сены. Змеями колебались огни. Савинков шел, ударяя тростью в плиты. Он был в котелке, черном пальто с поднятым воротником. Алкоголь давал телу и воле фальшивую силу. Савинков на ходу коротко рассмеялся, думая, что если б нашлась вместительная петля, хорошо бы было повесить весь мир.
Ночь глухая, теплая, парная, городская, без воздуху. Савинков не знал, сколько простоял на набережной, смотря на реку. Тяжелый, мутный рассвет еще даже не брезжил. Ночь не просыпалась. Искривленные фигуры качались в темноте. Пьяный сержант пел солдатскую шансонетку. Савинков шел узкой, грязной, темной улицей, на которой потухали редкие фонари и которая сейчас казалась черным коридором. Голова была мутна, ноги тяжелы. Чем ни дальше шел, тяжелее была походка. Словно тащили ноги тротуарные плиты. И плиты эти невероятной тяжелины.
Апрель 1928–1929.