Грибоедов тоже понравился Ермолову.
«Кажется, он меня полюбил», — написал Александр Сергеевич. Впрочем, начинающий дипломат не исключал, что мог и ошибиться: уж очень они не постоянны в своих симпатиях, эти «трехзвездные особы»{499}.
Не ошибся. Многие подтверждали это. Так, весьма осведомленный чиновник докладывал в Петербург:
«Более всех Ермолов любит Грибоедова за его необыкновенный ум, фантастическую честность, разнообразность знаний и любезность в обращении»{500}.
А далее следовало весьма существенное добавление:
«Сам Грибоедов признавался мне, что Сардарь-Ермулу, как азиатцы называют Ермолова, упрям, как камень, что ему невозможно вложить в голову какую-нибудь идею. Он хочет, чтобы все происходило от него и чтобы все окружающие его повиновались ему безусловно»{501}.
28 января 1819 года Грибоедов отправлялся в Персию. За два минувших месяца он «обжился» в Тифлисе. Очень не хотелось садиться на лошадь, чтобы трястись полторы тысячи верст, но нечего делать. Жаль было оставлять Алексея Петровича. «Бог знает, — думал он, — как этот человек умеет всякого привязать к себе, и как умеет!»{502}
Впрочем, Андрей Жандр, хорошо знавший Александра Грибоедова, отметил, что он тоже «имел удивительную, необыкновенную, почти невероятную способность привлекать к себе людей, заставлять их любить себя, именно очаровывать»{503}.
Надо сказать, в то время многие умели «очаровывать» и, главное, старались это делать, например государь император Александр Павлович, что отмечали многие современники, в том числе такой авторитетный, как Наполеон.
— Ну, повеса, давай прощаться, — сказал Алексей Петрович, рассмеялся и прибавил: — Со всем тем ты, Александр Сергеевич, прекрасный человек, — и обнял его, как сына{504}.
Они расстались, чтобы через восемь месяцев встретиться здесь же, в Тифлисе, и продолжить свои бесконечные прения.
ДРУГИЕ «ЕРМОЛОВЦЫ»
В Грузии той эпохи обычно выделяют три основных центра оживленной интеллектуальной и политической жизни, освещенных именем Алексея Петровича Ермолова: Тифлис, где по инициативе наместника был открыт офицерский клуб с богатой библиотекой, русской и европейской прессой; Караагач, место постоянного пребывания Нижегородского полка, и Цинандали, имение Александра Гарсевановича Чавчавадзе, известного поэта и друга Грибоедова, который скоро станет ему зятем.
Нет необходимости распределять «ермоловцев» по названным центрам, но на краткой характеристике некоторых из них стоит остановиться, чтобы лучше понять главного героя этой книги.
Пётр Григорьевич Каховский оказался на Кавказе раньше Ермолова, но об этом периоде его жизни известно немного, как, впрочем, и о предыдущем.
Родился Каховский, по собственному признанию, в 1797 году, воспитывался в Московском университетском благородном пансионе, как и Ермолов и Грибоедов. Скорее всего, именно здесь он постиг русский, немецкий и французский языки настолько, что мог не только говорить на них, но и писать, и читать. С детства изучал историю греков и римлян и воспламенялся героями Античности; знал географию и арифметику. По воспоминаниям Якушкина, тогда многие страстно любили древних. Сочинения античных авторов были почти у каждого настольными книгами{505}.
Неизвестно, окончил ли самый буйный из будущих декабристов Благородный пансион или по какой-то причине покинул его раньше. Во всяком случае, в марте 1816 года он был зачислен в лейб-гвардии егерский полк юнкером. Именно к этому времени относится предсказание некоего «каретника, высокого мужчины, брюнета, с живыми черными глазами», записанное Николаем Михайловичем Новицким, однополчанином Каховского:
«…Мы лежали на своих кроватях: Каховский читал книгу, я, тоже тогда юнкер, готовил урок к завтрашнему дню; было тут еще два-три человека посторонних. Каретник стоял некоторое время недвижно, всматриваясь попеременно то в меня, то в него, и вдруг произнес:
— Вот что я вам скажу: один из вас будет повешен, другой — пойдет своей дорогой»{506}.
Понятно: «своей дорогой» пошел Новицкий, в противном случае ему не удалась бы написать воспоминаний, а на виселицу с юных лет рвался Каховский…
Уже в декабре 1816 года по повелению великого князя Константина Павловича Каховский за «шум и разные непристойности в доме коллежской асессорши Вангерсгейм, неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе» был разжалован в рядовые. Похоже, хватил юнкер лишку и разошёлся, точнее, расходился, а хозяйка пожаловалась шефу русской гвардии, и тот принял меры.