— Ваше высокопревосходительство, моя бригада вот уже несколько лет беспрерывно находится в походах то за Кубанью, то в Кабарде, поэтому некогда заниматься ни обмундированием людей, ни их выправкою.
— Что вы мне говорите! — закричал генерал. — Вам не хватало времени почистить мундиры? Дурно, сударь, дурно! А коль пытаетесь оправдаться, тем хуже. Я буду просить государя от решить вас от командования.
Спустя какое-то время они встретились за столом, и Дибич спросил Радожицкого:
— Бывают ли у вас учебные стрельбы?
— Постоянно, господин генерал, — ответил Илья Тимофеевич, имея в виду действия против горцев. — Черкесы так уважают нашу артиллерию, что не осмеливаются по три-четыре человека собираться вместе на известном расстоянии.
— Может быть, боятся, а не потому, что вы прицельно стреляете, — прервал начальник штаба осмелевшего подполковника.
— Они потому и боятся, — не унимался герой минувшей войны с французами, — что мы метко стреляем из пушек, что могут подтвердить все, кто бывал за Кубанью.
— Похоже, начальство лучше знает об этом, чем вы! — сказал Дибич, наливаясь от возбуждения кровью и сверкая глазами{665}.
В тот же день начальник штаба донёс императору о плохом состоянии артиллерии, пообещав на обратном пути обратить особое внимание на практическую стрельбу кавказских канониров. «Если и по этой части оная окажется столь же мало исправною, — писал он, — то подполковника Радожицкого надо будет отстранить от командования бригадой»{666}.
По пути от Ставрополя в Тифлис Дибич внимательно осмотрел войска и нашёл их «в удовлетворительном состоянии». Их «дух и усердие» вполне отвечали требованиям императора. Каждый солдат предстал перед царским инспектором в «изрядном» виде, правда, «выправки» и здесь было «мало». «А её и требовать-то мудрёно, — рассуждал Иван Иванович наедине с самим собой, — ибо люди постоянно находятся или в карауле, или в конвое. Обмундирование на всех служивых добротное, только вот амуниция подогнана очень плохо»{667}. Будь в то время хотя бы обычная телефонная связь, успели бы не только переодеться, но и все видимые недостатки устранить.
На последнем перегоне перед Тифлисом Дибича встретил адъютант Ермолова Талызин с запиской от главнокомандующего, в которой были такие слова: «Рад душевно, что вы едете сюда, знаю, сколь облегчены будут мои действия».
Вообще-то Дибич пользовался репутацией порядочного человека, но ведь не настолько же, чтобы возлагать на него такие надежды. Вот если бы ему пришлось выбирать только между Ермоловым и Паскевичем, он, конечно, выбрал бы первого. К разговору об этом я ещё вернусь…
Начальник Главного штаба прибыл в Тифлис 20 февраля 1827 года и сразу же навестил Ермолова на его квартире. Разговорились. Алексей Петрович убеждал гостя:
— Иван Иванович, мы сумеем найти выход только на основе взаимной откровенности, если, конечно, вопрос о судьбе моей не решён уже в Петербурге, — и выжидающе посмотрел на собеседника.
— Не скрою, Алексей Петрович, государь Николай Павлович очень сомневается, что в ближайшее время вы будете действовать быстро и решительно, как того желает он и достоинство России.
— Я, пожалуй, допустил ошибку, когда после Елизаветпольского боя не пошёл на Тавриз. Причиной того были малые потери персиян и опасение, что на берегу Аракса шах подкрепит Аббаса свежими силами. А если так, переходить границу, не усмирив ширванцев, шекинцев и аджарцев, очень опасно. Хочу заверить вас, Иван Иванович, что уже в начале апреля я буду иметь продовольствия на два месяца и достаточно транспортных средств для доставки его к войскам, что позволит мне перейти в наступление, не оглядываясь назад. Ручаюсь головой, что до наступления летней жары Эриванское и Нахичеванское ханства будут в моих руках.
— Согласен, Алексей Петрович, нам следует опасаться не войск шаха, а голода. Он может настигнуть нас при продвижении в глубь Персии. Поэтому необходимо немедленно занять Эриванское ханство, чтобы не позволить неприятелю уничтожить и ту малую часть провианта, которую мы можем получить у армян.
Договорились вернуться к обсуждению этого вопроса после подсчёта Ермоловым всего того, что он имеет и что надеется иметь в будущем. Дибич спросил Алексея Петровича об его отношениях с Паскевичем. Алексей Петрович пытался уклониться от ответа, но Иван Иванович настоял, и он высказался: