Согласитесь, что это — скорее упрёк, чем обвинение главнокомандующего, тем более что его войска, по мнению барона, «хотя и уступают прочим по выправке и обмундированию, однако проникнуты наилучшим духом и несомненной храбростью»{680}.
Другой свидетель этой драмы, князь Николай Андреевич Долгоруков находил, что начальники кавказских провинций, хотя и обладают большой властью, однако нередко оказываются в трудном положении из-за незнания языка и недобросовестности переводчиков. По его словам, порядок там обеспечивается только доверием к Ермолову и страхом, который он вызывает у горцев. Тем не менее, утверждает он, главнокомандующего скорее можно упрекнуть в слабости, чем в излишней жестокости.
Что же касается состояния войск, то их выправка и одежда показались Долгорукову «в жалком виде», но в то же время князь отметил «прекрасный дух и примерную дисциплину» у офицеров и солдат корпуса и их готовность пройти через все испытания, какие только выпадут на их долю. В продолжение трёхмесячного похода он не слышал ни ропота, не видел там ни малейшего беспорядка{681}.
Три недели из трёх месяцев князь Николай Андреевич прожил рядом с Паскевичем. Все его попытки установить нормальные отношения между двумя генералами оказались бесплодными.
Паскевич писал доносы не только на Ермолова, но и на его ближайших помощников, особенно на Мадатова и Вельяминова, на генералов, которым был обязан победой под Елизаветполем. У Ивана Фёдоровича князь Валерьян Григорьевич «лживее всех», а Алексей Александрович «его во всём поддерживает», поэтому здесь «ничего нет труднее, как узнать истину».
Несмотря на победу в Елизаветпольском бою, одержанную в основном солдатами Мадатова, он для него не военачальник с дарованиями полководца, «а только храбрый гусар».
Паскевич понимает, что эта характеристика Мадатова, как, впрочем, и других соратников Ермолова, коренным образом отличается от тех, какие он давал им, представляя к награждению очередными чинами и орденами. Ничего страшного, «это произошло оттого, — оправдывается он перед Дибичем, — что я о них ничего не знал и после уже получил сведения…».
Не от Карганова ли?
Николай I отправил Дибича на Кавказ для разрешения конфликта между двумя генералами. «Да поможет вам Господь и да вразумит Он вас, чтобы быть справедливым», — наставлял император начальника штаба. Только как-то своеобразно государь понимал эту справедливость. «Надеюсь, — писал он, — что вы не позволите обольстить вас этому человеку [Ермолову], для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из неё пользу…»{682}
Мог ли Ермолов рассчитывать на справедливую оценку своей десятилетней деятельности на Кавказе при таком отношении к себе главы государства? Вряд ли…
Алексей Петрович не исключал, что в годы управления Кавказом мог что-то упустить, недоглядеть из-за обширности территории подчинённого ему края, принять ошибочное решение, в силу которого не достигал цели, поставленной перед ним высшей властью, но никогда при этом не преследовал личной выгоды. Это, по его мнению, является лучшей оценкой его поступков. Он писал Дибичу, что лишь «одна ожесточённая злоба подлейшего доносчика могла изобрести и приписать» его «намерениям за-конопротивные действия, никогда не существовавшие» или до сведения его не доходившие.
Там, где Ермолова трудно было обмануть, вспоминал современник, служивший при обоих главнокомандующих, «там легко было пустить туман в глаза Паскевичу». Поэтому при нём злоупотреблений было значительно больше. Предъявленные обвинения Алексей Петрович разбил в пух и прах и потребовал назначить судебное следствие над ним и доносчиками, но дело это не получило продолжения, ибо Николай Павлович и не ставил перед собой задачу найти истину. Предвзятость императора здесь очевидна.
В этом противоборстве двух «старших генералов» даже ближайшие сотрудники Ермолова не сразу сделали свой выбор. Колебался, по-видимому, адъютант главнокомандующего Шимановский. В противном случае непонятно, почему Грибоедов буквально кричал ему в лицо:
— Как, Николай Викторович, вы хотите, чтоб этот дурак, которого я хорошо знаю, торжествовал бы над одним из умнейших и благороднейших людей России! Верьте, что наш Алексей Петрович его проведёт, и Паскевич… уедет отсюда со срамом{683}.
Александр Сергеевич ошибся: Иван Федорович никуда не уехал, хотя и угрожал отставкой. Государь Николай Павлович сделал свой выбор. В условиях военного времени он «дела здешнего края поручил человеку, не имеющему ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли», как считал Алексей Петрович и пытался убедить в этом императора{684}. Не удалось.