Выбрать главу

Теперь примиряюсь я с моими врагами, ибо никому теперь не мешаю, быть может, прекратятся порицания»{695}.

Торжествующего Ивана Федоровича Паскевича ожидали чин фельдмаршала, титулы графа Эриванского и светлейшего князя Варшавского и должность наместника Царства Польского.

По пути в Орёл заехал Алексей Петрович в Таганрог, чтобы увидеть место кончины своего благодетеля Александра Павловича, вместе с которым, как считал он, было похоронено его счастье.

А был ли покойный император благодетелем Ермолова? До определённого момента, до лета 1825 года, — да, пока не стал подозревать чуть ли не всех, вплоть до людей из ближайшего окружения. От реальных и мнимых заговорщиков государь укрылся в Таганроге, надеясь оттуда развернуть наступление на своих врагов. Но они опередили его… Мне эта версия Владимира Брюханова очень нравится, потому что она убедительна. Какое впечатление вынес Алексей Петрович от посещения города, в котором ушёл из жизни Александр Благословенный, я не знаю…

Кончить эту главу моего повествования о жизни одного из самых блестящих героев прошлого мне хочется стихами неизвестного поэта, отразившего настроение русского общества первой половины XIX столетия:

Хоть дел великих окончанья Рукою ты не довершил, Но дух твой из глуши изгнанья Других к победам предводил. Свершить тебе не дали время, Но всюду там твои следы; Тобою брошенного семя Россия соберёт плоды…

Глава пятнадцатая.

ЖИЗНЬ В ОТСТАВКЕ

НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

15 июня 1827 года Ермолов приехал в Орёл. Погостив некоторое время у отца, Алексей Петрович переселился в сельцо Аукьянчиково, где занялся перестройкой родительского дома, который стал для него с детьми слишком тесен. Он предусмотрел в нём гостиную, библиотеку, спальни, но столь малые, что в них «можно было укладывать людей только на ребро, как бритвы в шкатулке», как писал он Роману Ивановичу Ховену.

Скоро весть об отставке Алексея Петровича дошла до Петербурга. В связи с этим Петр Андреевич Вяземский писал, констатируя факт и горько иронизируя:

«О Ермолове, разумеется, говорят не иначе, как с жалостью, а самые смелые с каким-то удивлением. Впрочем, кажется, он, в самом деле, в соображениях и планах своих был не прав. У Провидения свои расчеты: торжество посредственности и уничижение ума входят иногда в итог его действий. Кланяемся и молчим…»{696}

Какие «соображения и планы» генерала Ермолова имел в виду князь Вяземский, неизвестно. Но «посредственность» действительно восторжествовала над «униженным умом» замечательного администратора и великого, по определению Тынянова, полководца. Участием в Отечественной войне и в походе русской армии по дорогам Европы он заслужил такую оценку.

В то же время в Новгородском имении Грузино переживал падение другой генерал, вынужденно сделавший ставку на великого князя Константина Павловича, Алексей Андреевич Аракчеев. Он выразил сочувствие опальному Алексею Петровичу: «Весьма желал бы с Вами видеться, но в обстоятельствах, в коих мы с Вами находимся, это невозможно»{697}. Обоим было запрещено покидать свои деревни…

В августе навестил Алексея Петровича брат Денис Васильевич Давыдов. За чаем, а может, за чем-то покрепче, разговорились.

— Ты знаешь, Денис, при покойном государе мне постоянно улыбалось счастье. Мог ли я представить тогда, что в пятьдесят лет, в расцвете сил, буду жить в праздности в деревне моего отца…

Делясь впечатлениями, Давыдов писал Закревскому: «Он не грустен, но сердит, как будто сбитый с винта, на коем вертелся тридцать восемь лет славной службы!»{698} Да, был «сердит», но относился к своему новому положению довольно спокойно и даже с иронией.

«Тебе Мазарович расскажет всё, что до меня касается, — писал Ермолов 16 августа своему приятелю Кикину, — он находился в Тифлисе в последнее время моего пребывания там, и ты услышишь множество странных вещей… Ты не удивляйся, ибо нет ничего вечного под луной, и, может быть, найдёшь не совсем справедливым отношение ко мне людей могущественных, но и это весьма обыкновенно…»{699}

С понятным интересом Алексей Петрович следил за развитием событий на Кавказе и, несмотря на оскорблённое самолюбие, оставался справедливым даже по отношению к своим открытым врагам. Вроде бы удивившись тому, что военные действия в Персии идут не совсем успешно, он вместе с тем выразил уверенность, что Паскевич, получив значительное подкрепление, «даст оборот делам».