Выбрать главу

   — Довольно, Алексей Петрович.

   — С Богом, брат. Ступай теперь. Утро вечера мудренее.

Ермолов взял новое перо из кипы, заготовленной предусмотрительным Кириллом Максимовичем.

ЧАСТЬ 3

«...Удостой меня, чтобы я воздвигал

веру, где давит сомнение...»

Слова молитвы

   — О-о-о-о!.. — стонал парнишка. — За что так били меня? Я плохого не хотел — только хорошее. Я принёс вам важную вещь... Не бейте, не бейте!..

   — А вот я тебя прямо к генерал-лейтенанту Василию Алексеевичу Сысоеву сведу. Отведаешь вкуса казацкой нагайки — тогда не так закряхтишь. Говори: кто таков и откудова приполз!

   — Мажит, Мажит я, сын Мухаммада из Акки...

   — Ах, змеёныш ехиднай! А как это у вас повелося: может, сын Махмада из Акки, а может, не сын! Я, к примеру, точно знаю кто мой отец!

   — Не оскорбляй меня, урус! Я грамотный, в медресе учился, в самой столице Персидского ханства жил!

   — Так что ж гам тебя имени твоему не выучили?

Гриня-казачок снова принялся таскать паренька за давно немытые чернявые вихры.

   — Мажит его зовут, — буркнул Фёдор. — И взаправду, чего к парню пристал за волосы таскать? Если есть за что бить — бей! А так — чего изгаляться?

   — Экий ты справедливый, Фёдор, татарского лазутчика защищать, — огрызнулся Гриня. За тщедушное телосложение и склочный, неуживчивый нрав Гриню Шалопова в казачьем войске пренебрежительно называли казачком. В присутствии лиц командующих или приближённых к оным бывал Гриня тих и смирен. В бою иль драке особо на рожон не лез, во вторых, а то и в третьих рядах предпочитал отсидеться. За тугую сообразительность особо важных поручений — в разведку ли пойти, за языком ли — Грине не давали. Так и нёс Гриня службу всё больше по хозяйству: туда-сюда да подай-принеси. Чуя дурной нрав казачка, его неизменно кусали лошади, гоняли, облаивая, собаки. Даже слепой да кривобокий ишак балкарца Баби лягнул Гриню ненароком, ни с того ни с сего.

Зато перед лицом слабейшего, или бабы-тихони, или убогонького человечка Гриня-казачок становился смел до нахрапистости, драчлив до самозабвения да болтлив до красноречивости.

А тут как раз выпала казачку удача: выследил и поймал он паренька, что три дня сряду прятался то во рву, то между штабелями брёвен.

   — Я за этим незнамо чьим сыном три дня следил, Федя!

   — Не оскорбляй, мой отец — аккинский мулла! Я в самом Тегеране учился! Арабскую и русскую грамоту знаю!

   — Чего ж ты, Гриня, сразу его не споймал? — поинтересовался Фёдор.

   — А не давался я, — неожиданно заявил Мажит.

   — Как это?

   — У меня тут дело. Отец поручил. До Ярмула дело. Да пробраться к нему не могу. Там офицеры, охрана. Не пройти.

   — Ишь ты! — завопил Гриня не своим голосом. — На самого Алексея Петровича покуситься задумал! Ах ты, бандит!

И давай опять паренька за волосы таскать. А тот, и в правду только кряхтит, не сопротивляется. Только руки ко впалому животу прижимает.

«Тощий, горбатенький какой... Рубаха ветхая, драная, босой, чумазый, — размышлял Фёдор, рассматривая грамотея из Акки. — А по нашему-то чисто говорит. Чудеса, да и только!»

   — Дак, что мы с тобой порешим, Федя? — пиявкой впивался Гриня-казачок. — Что с пленным станем делать?

   — Мы с тобой, Гриня, совместных дел иметь не будем, — отвечал Фёдор. — Я в штаб этого чудака сведу. Там командиры дело решат. А ты отдыхай пока.

Ухватил Фёдор Мажита за тощий загривок привычной к аркану, твёрдой рукою и повёл через всю Грозную прямо в штаб, к Алексею Петровичу на допрос. Парень шагал торопливо, вырваться не пытался, только подвывал жалобно:

   — Зачем ты, казак, так больно шею мне сдавил? Ой, дышать тяжело! Если не веришь — за рубаху держи, а то и вовсе отпусти. Аллах свидетель — не сбегу. Мне к Ярмулу надо. Отец послал.

   — Так ты надень рубаху поновее, — весело отвечал Фёдор. — А ну как в бега рванёсси? Вот и останусь я вдвоём с твоей рубахой!

* * *

При виде золотых галунов и аксельбантов Самойлова и орденских лент Бебутова, Мажит ещё больше сгорбился, словно ссохся весь.

   — Надеюсь, Фёдор, ты обыскал лазутчика, прежде чем тащить его в штаб через весь лагерь? — спросил Бебутов.

   — Он безоружен, — ответил Фёдор.

Адъютанты Ермолова, такие разные, с одинаковым сомнением рассматривали жалкую фигуру Мажита.