— Нет, ты подумай!..
В кабинете начальника управления Волнова, откуда они только что вышли, хозяином восседал представитель области Герасимов; и неторопливо, размеренно, как на экзамене, спрашивал:
— Тридцать процентов? Это что, насмешка?
Чернышев неприязненно и боязливо смотрел на Герасимова.
— Пары уничтожить нетрудно, — стараясь как-то убедить начальство, говорил Русаков. — Но ведь это значит — остаться потом без хлеба.
Волнов что-то невнятно пробурчал.
— Но мы же агрономы, — стоял на своем Русаков. — Земля не может без отдыха, как и человек.
— Надо внести удобрения, — спокойно перебил Герасимов и поморщился.
— Удобрения не заменяют паровой клин, — вспыхнул Русаков.
— Вы что, свою деревню только видите? — пожал плечами и опять поморщился Герасимов. Маленький, кругленький, с вытаращенными недоуменно глазами, он, будто паук, медленно и деловито обволакивал свою жертву. — Петр Степанович, дискуссию пора заканчивать.
— На сколько вы увеличите зерновой клин? — строго спросил Волнов, нервно теребя в руке карандаш.
— Пока на тридцать процентов, — сказал Русаков.
— На этот год — семьдесят процентов, не меньше, — отчеканил Волнов, — это задание.
И обратился уже не к Русакову, а к Чернышеву — тот выжидательно молчал.
— Стране нужен хлеб, а не ваши препирательства. — Герасимов встал, весь вид его выражал неудовольствие. — Идите и подумайте.
Секретарша позвала их через полчаса. До этого они стояли в шумном, прокуренном коридоре управления, и Чернышев, чадя цигаркой, рассудительно вдалбливал Русакову.
— Все равно придется тянуть на семьдесят. Вот увидишь. Раз вся страна взяла такой поворот. Мы люди маленькие. Вот увидишь. В конце концов, важно сдать хлеб. Пары парами, все можешь и не распахивать. Другое дело — хлеб за них отдай! Как хочешь. Ты агроном, — с досадой заметил Чернышев. — Тебе виднее.
Русаков вошел в кабинет Волнова первым. За ним как-то боком пролез Чернышев.
— Ну что? — спросил Герасимов.
Ответил Русаков.
— Мы не вправе отменять решения правления.
— И ты тоже хорош, — Герасимов повернулся к Чернышеву. — Научим партийной дисциплине, если вы ее забыли. Они, видите ли, за хлеб, а другие колхозному строю враги, выходит?
Волнов поспешно подошел к Русакову, взял его под локоть.
— Не кипятись, — стараясь быть спокойным, сказал он. — Не мною придумано, не тобою… И идти против такого решения неразумно. Так ведь, товарищ Чернышев?
Чернышев вытирал большим клетчатым платком капельки пота со лба.
— Распашем, товарищ Волнов… Правление примет новое решение.
Русаков не помнил, как вышел от Волнова. В душе все клокотало. Чернышев, казалось, был спокойнее, но бледность не сходила с его лица.
Они стояли на улице. Низко плыли серые облака. Серый, мрачный день угнетал Сергея.
— Куда ты лезешь! — говорил Чернышев. — Соберут партком, освободят обоих. Ты думаешь, другой не распашет? И Батов твой не поможет. Тебя здесь песочат, его в область вызвали — тоже не в гости к теще…
Годы, годы…
Напуганный Чернышев, передав телефонограмму, слушал, что ему говорили из района, и в такт словам кивал седеющей головой.
— Пары не оставим. На все сто процентов. Мы и не протестовали.
И оттерев залысину, заметно волнуясь, сказал сидящему напротив кладовщику:
— Молод Русаков, вот ему и не страшно. Жизнь еще не ломала, не пятнала. Ты думаешь, и я такой не был?
— Но ведь те годы прошли…
— Года-то прошли, — согласился Чернышев и замолчал. Сузив глаза, резко бросил: — Что у тебя там, Ермолай? Выкладывай, а то мне некогда!
«Смотри, Серега, какую мы с тобою пшеничку вырастили… Становись, становись… не бойся, святая она, Серега… Негрешно земле поклониться…»
Отцовские слова никак не совмещались с тем, что говорил Сергею в своем кабинете Волнов.
«Ну, признайся, честно себе признайся, как на духу — плохой агроном ты. Без размаха, без понимания требования времени…»
И вот она — пшеница… Бери ее, перекатывай на ладони тугое, спелое зерно! Какие дожди, а устояла…
Весна в этом году была ранняя, снег лежал по краям межи, и зыбинское поле, распростертое во всю ширь черной пахоты, дышало теплой согревающей влагой. Сколько раз Сергей приходил сюда весной в утреннюю рань… Нагибался, руками щупал землю, брал влажные комочки на ладонь, растирал их. Кое-где по полю проблескивали ледяшки. Ударишь по ним сапогом — посыплются снежные искры.