— Ну, а зачем это? Зачем исхитряться?
— Как зачем? Ты думаешь, если перед тобой дорогу открыли свободную, то все пошло как по маслу? Вспомню тебя, хоть дело и прошлое: взял я тебя агрономом, а ты мне на второй же день финт выкинул: чепе! чепе! А чего чепе? Видите ли, Чернышев в район сводку преждевременно дал. А для чего он ее дал? И липа ли это? Черт побери, в конце концов надо понимать обстановку, положение колхоза, ситуацию… Если выразиться по-военному — маневр надо знать…
— Василий Иванович, а вот Чапаев поступил бы так? — В глазах Русакова смешливые огоньки. — А маневрам он цену, честное слово, знал…
— Ну, ты меня Чапаем не попрекай. При чем здесь Чапаев. Мы сами с усами. — Чернышев грузно встал из-за стола, нахмурился. — Я тебе дело, а ты мне все игрушечки. С той же Матреной, — разве нельзя было погодить? Никуда не делась бы.
— Да не отдали бы вы, Василий Иванович, не отдали бы. Вы же человек со своей политикой.
Чернышев сердито взглянул на агронома.
— Ладно, — сказал он, — Дальше давай кумекать. И за какие такие грехи ты мне достался? Вот косьба на прямую. Лучше меня понимаешь — нельзя…
— Нельзя да нельзя, а если через нельзя?
Освободился председатель только часа через два. Вместе с Русаковым вышел на крыльцо правления.
— Дождь будет?
— Сегодня выходной, — засмеялся Сергей. — А все же косить на прямую было бы неплохо…
— Опять за свое! Этот вопрос, повторяю, решай с Волновым. Он главный агроном района. Разве Волнов согласится на некондиционное зерно?
— Дотянем до кондиции, Василий Иванович, на току дотянем. Не Волнов агроном здесь, а я агроном…
— Давай все якать, что будет-то? Ох, и характер у тебя! Смотри, без Волнова ни-ни!..
27
Бедняков прошел три гона, когда вдали над дорогой показался столбик пыли. Столбик быстро приближался, и вскоре пропал за пригорком. И вдруг совсем близко вынырнула «Победа». Бедняков сначала подумал, что это Русаков. Но вскоре понял, что в гости к нему нагрянул Чернышев. Чапай шел по стерне навстречу комбайну. Сравнялись. Чернышев стоял молча, ожидая, когда к нему подойдет комбайн. Жидким тоненьким прутиком бил по голенищу начищенного сапога.
Бедняков поздоровался. Чапай молчал, не подавая руки. Переносица его была насуплена, широкое одутловатое лицо неприступно-грозным. Постояв так в молчании с минуту, Чапай вдруг разразился бранью.
— Кто разрешил? — отечное лицо стало багрово-красным. — Я спрашиваю — кто разрешил?
Ошарашенный Бедняков молчал.
— Я тебя спрашиваю?
— Василий Иванович, так это же для колхоза сподручнее, — наконец собрался с духом Бедняков.
— Ты знаешь, что нераздельная уборка запрещена.
— Знаю. Но ведь, Василий Иванович, в дрожь бросает, когда смотришь, как пшеница гибнет.
— Запрещена — и все, — отрезал председатель. — Ни ты, ни я в этом не хозяева.
— Василий Иванович, пшеница на корню гибнет… Ведь нашими руками все это возделывалось… Гибнет пшеничка!
Бедняков умоляюще смотрел на председателя.
По доброй наивности ему еще казалось, что Чапай шутит и что если его убедить, то все будет в порядке. А настойчивость комбайнера только злила Чернышева.
— Ты мне морали не читай, — грозно сказал Чапай. — Выполняй, что тебе сказал председатель. Видишь, жара…
— Ну как же так, Василий Иванович?
— Не твое дело, — грубо оборвал Чернышев. — Я здесь лицо государственное, ответственное; если не будешь подчиняться — отстраню и поставлю другого, а с тебя вычту за прогул…
Чапай круто повернулся и пошел по скошенному жнивью к своей «Волге». Хлопнула дверца. Зарычал мотор, сразу набирая силу. Машина дернулась и весело запела, выезжая на дорогу.
Николай Степанович стоял все на том же месте — потрясенный и обескураженный. Длинные граблистые руки повисли, как плети. Понемногу, однако, нарождался в нем гнев, вытесняя все прочие чувства, и еще не скрылась машина, как этот гнев уже целиком завладел обычно тихим и кротким человеком.