Как это было давно. Но в памяти не изгладилось… В тот же день Русаков и Батов улетели на самолете в областной центр. А наутро их ждал просторный зал театра. Сергей, поотвыкший от многолюдия, чувствовал себя как-то неловко в этом говорливом, бурлящем потоке.
После первого же заседания у него родилось желание выступить. В перерыве он нашел Батова. Батов не отговаривал. Даже приободрил:
— Что же, может, и есть смысл. Только не растекайся по древу.
Вечером Русаков пошел на набережную, хотел побыть один, собраться с мыслями. Пришел в гостиницу поздно, сразу лег спать, но уснул с трудом.
Наутро Волнов при встрече кивнул головой — и только; Батов же, наоборот, крепко пожал руку.
— Главное, не зарывайся.
И вот Русаков получил слово. С трибуны перед большим залом, полным народу, говорить трудно. Но постепенно волнение проходило, и Русаков почувствовал, что он осваивается на трибуне.
— Я должен сказать правду. Если она даже кому-то и не понравится.
Говорил Русаков недолго, но речь его вызвала оживление в зале, и даже были выкрики «правильно». Это окрылило Сергея, и под конец он рубанул так, что самому стало как-то не по себе.
— Стиль и методы руководства сельским хозяйством таковы, что они рождают лишь Волновых. И если мы хотим поднять урожай и деревню, то, скажу прямо, в обкоме должны серьезно подумать о тех методах работы, с которыми мы идем в деревню.
Русаков прошел к своему месту и, не глядя ни на кого, сел.
Потом Русакову, посмеиваясь, говорили, что он «разошелся», «дал на всю катушку». А он думал: почему бы и нет? Как можно было молчать обо всем, что наболело?
В перерыве к Русакову подходили незнакомые люди, поздравляли. Сергей, смущенный, искал глазами Батова. Батова не было. Тогда он пошел по коридору — просто так, успокоиться. В это время к нему подскочил юркий старик в берете.
— Дайте вашу руку. И не бойтесь, если вас будут прорабатывать, — сказал старик. — Я, коллега, вот что скажу: волков бояться — в лес не ходить.
Старичка оттеснил высокий плотный мужчина.
— Здорово ты там раскритиковал всех… — Это был Володька Сердюков. Какая неожиданная встреча: Володька, первая институтская перчатка в полутяжелом весе.
— Ну что, Володька, это ты там, в научно-исследовательском, такую погоду в науке делаешь?
— Да что ты, давно ушел. Жена перетащила. Ну, как у тебя? Я ведь хорошо знаю вашего Волнова. Дельный, по-моему, мужик. Ты чего-то зря нагородил, критикуя его. Честное слово, нашего брата-специалиста понимает. Есть у него отрицательная черта, но кто в наше время не самолюбив?
Володька потащил Русакова в ресторан.
По пути ободряюще заметил:
— Старик, встречу нашу надо отметить. Крыть тебя будут всё равно…
— Я сказал то, что должен был сказать.
Выпили всего по две рюмки коньяка, а Русаков уже чувствовал, как хмель будоражит голову, — давненько не пил…
— Нет, самолюбие мое здесь ни при чем, — сказал Русаков.
— Ты преувеличиваешь…
Русаков раздражался — глаза расширились, позеленели, и лицо стало грубоватым.
— А ты преуменьшаешь. Он любое указание готов довести до абсурда. Это маленький — в капельку — временщик; если, скажем, идет ликвидация севооборотов — он готов в один день, знай наших, все уничтожить. В пыль, понимаешь, в пыль, чтобы и названия не осталось! Потом — хоть потоп! Для него это совсем не важно. Дай бог, если все это изменится. Волнов с такой же энергией все будет изменять, ломать — и опять же…
Русаков говорил с той неожиданной душевной потребностью, которая пришла не от выпитого — от обиды.
— Ты зря напал на Волнова, — перебил Русакова приятель.
— Нет, Волнов и лично виноват.
Володька Сердюков безнадежно покачал головой.
— Дай бог. Но учти одно — к старому возврата нет и нет необходимости в этом. Если даже и не то — так кто в этом признается? На кого в суд подавать — на себя?
— Хотя бы и на себя, — горячился Русаков.
Сердюков, распустив толстые губы, улыбался глуповато и неприятно.
— Чего, Серега, горевать! Налей еще по стопочке.
Сергей не стал пить. Нет, не зря недолюбливали в институте Сердюкова. Сергей смотрел на рюмку. В ней оранжевыми зайчиками бегали отражения от люстры. Русаков, задумавшись, смотрел на оранжевых зайчиков. Так, между прочим. Даже дело не в том, что сказал Сердюков — Сердюков был да и остался, по-видимому, лишь первой перчаткой в полутяжелом весе… Сердюков, Волнов — что их заботит? Сергей вспомнил, как Волнов упорно тащил его на работу к себе в аппарат. «Машину дам, вихрем, как князек, будешь по просторам гонять…»