Щур умер под розгами, никого не выдав.
Тело его положили на шинель и унесли. Плац опустел. Сняв каску, Домбровский подошел к месту казни. Он нагнулся, взял щепотку намокшего в крови тяжелого песка…
Во рву Новогеоргиевской крепости расстреляли Арнгольдта, Сливицкого и Ростковского.
Военные власти спешно сменяли полки. Полиция арестовывала всех сколько-нибудь подозрительных.
Варшава была на военном положении — городские сады, площади заняты войсками. Повсюду белели лагерные палатки. На перекрестках улиц стояли пушки. Мимо окон квартиры Домбровского днем и ночью шагали патрули.
Самое главное для конспиратора — умение видеть себя со стороны. Домбровский владел им в совершенстве. Молодой блестящий штабс-капитан, занятый своей внешностью и романами с варшавскими красотками, не возбуждал подозрений у жандармов.
Провал группы Сливицкого нарушал весь план восстания. „Белые“ радовались: восстание придется отложить.
— Русские теперь не в силах поддержать нас, — лицемерно вздыхали они. — Надо ориентироваться на Запад, на Европу.
Домбровский отвечал делом. Он привел на заседание ЦНК двадцать русских офицеров.
— Мы ручаемся за свои батальоны, — заявил Андрей Потебня.
— Поверьте, друзья, мы ненавидим самодержавие больше вашего, — сказал русский офицер Нарбут, старый товарищ Ярослава по Кавказу.
На заседании присутствовали участковые представители рабочих и ремесленников Варшавы. Они потребовали:
действовать в союзе с русскими;
ускорить срок восстания;
Домбровскому возглавить Центральный Национальный комитет.
Большинством голосов комитет отклонил их требования.
Граф Замойский торжествующе посмотрел на Домбровского.
— Ну-с, ваши господа русские офицеры свободны.
Русские встали, с ними поднялся Домбровский, за ним — его друзья, один за другим встали участковые представители.
Может быть, здесь Ярослав впервые понял: есть враги, которые говорят по-польски, фамилии польские, а они враги, такие же опасные, непримиримые, как русские жандармы.
Всю жизнь человек освобождается от иллюзий. Неправдой оказалась ненависть русского народа к полякам, неправда и разговоры о единстве всех поляков.
Ну что ж, мы уходим, — сказал Домбровский, — мы уходим вместе с русскими, мы сами поднимем восстание, но вас там уже не будет.
Он не подчинился решению комитета лжереволюционеров и националистов и продолжал готовить восстание.
Он был как дерево, которое тем быстрее растет, чем больше рубят у него ветвей.
Остановить Домбровского мог лишь арест. И его арестовали. Мысль о том, что его выдали „белые“, была слишком омерзительна, но ведь они ликуют: „красное чудовище“ лишилось головы!
На суде Домбровский искусно защищался, военный суд вынужден был его оправдать. Наместник царя в Польше граф Федор Федорович Берг, добродушно кивая седой головой, прочел приговор и не спеша начертал резолюцию, отнюдь не утверждающую.
— Торопитесь, все торопитесь, молодость безрассудная, — произнес он своим знаменитым шелковым голосом.
— Никак нет, ваше сиятельство, — попробовал оправдаться военный прокурор, — мы не располагаем достаточным материалом.
Берг славился своей сентиментальностью и тактичностью.
— Вижу, дорогой прокурор, вам милее роль адвоката, вздохнул он. — Поверьте моему опыту, Домбровского выпускать нельзя, молодому человеку будет куда полезнее пересидеть это смутное время в нашей тихой цитадели. А тем временем, может быть, кое-что и выяснится. Итак, дело Домбровского повелеваю приостановить.
Шли месяцы. Квадратик неба, переплетенный решеткой, потемнел, закрылся снеговыми тучами. К утру серые стены покрывались инеем. Домбровский часами, пока хватало сил, бегал по камере, чтобы согреться. Его лишили прогулки, не давали книг, не давали бумаги.
Однажды его вызвали на свидание с невестой. Он чуть было не выдал себя от удивления, никакой невесты у него не было.
В сборной, за двумя проволочными сетками, он увидел Пели Згличинскую. Она торопливо, беспокойно улыбалась ему. С этой девушкой он познакомился по приезде в Варшаву. Она работала в революционной организации. Когда произошел раскол в ЦНК, Пели стала на сторону Домбровского и его товарищей.