Повторяя последнюю строчку, Вессэ задержался на минуту перед витриной какой-то табачной лавки, где среди пестрых сигарных коробок стоял портрет Домбровского, трогательно увитый мохнатыми ветками кедра, и заговорщически подмигнул теперь уже совсем не страшному маленькому поляку.
До войны Фавье играл в Парижском драматическом театре. Кроме несомненного таланта, он обладал совершенно ненужными для актера императорского театра собственными взглядами на роль искусства и отвращением ко всяким закулисным интригам. Воспользовавшись начавшейся войной с Пруссией, дирекция театра дала Фавье возможность проявить свои патриотические чувства на фронте. Фавье с азартом окунулся в армейскую жизнь и неожиданно обнаружил военные способности. Разгром французской армии и капитуляция превратили его в революционера. С первых дней Коммуны он стал во главе одного из батальонов Национальной гвардии. Внешне Фавье казался легкомысленным и суматошным. От прежней профессии у него оставалось множество забавных привычек. Посреди серьезного разговора он мог, откинув красивую, уже лысеющую голову, продекламировать в ответ певучим голосом какую-нибудь убийственную строку из Мольера или Бомарше. Его любили за неунывающую смешливость, за то, что он налетал, как ветер, все поднимал, кружил, будоражил; любили и недоумевали, узнав о его назначении начальником штаба западного района фронта. Считали, что он не подойдет Домбровскому. Но вскоре многочисленные поклонники Фавье убедились, что командующий смело поручает ему наиболее ответственные дела. У этого буйно растрепанного, говорливого толстяка оказалась бульдожья хватка и неутомимая энергия. Штабные ординарцы утверждали, что гражданина Фавье они видят одновременно не меньше чем в трех местах. Он обладал редким даром заставлять людей выполнять самые тяжелые приказы с улыбкой. «Вы стягиваете брови, — любил поучать он в ответ на расспросы офицеров штаба, — а я растягиваю губы, вот и вся разница».
Таков был Фавье, которого вызвал Домбровский вскоре после ухода Вессэ.
Дежурный адъютант командующего получил приказание никого не принимать. Время от времени из-за плотно прикрытых дверей кабинета слышались шумный спор, вскрики, заливчатый смех, как будто актера щекотали, а через полчаса он выбежал из кабинета, бережно прикрыл за собою дверь, остановился перед вытянувшимся караульным и, лукаво сморщив нос, продекламировал нараспев:
Потом обнял за талию проходившего мимо своего любимца, русского офицера Потапенко, покружил его в вальсе и умчался, оставив у всех смущенные улыбки.
Вслед за начальником штаба вышел Домбровский и уехал на участок Майо. Он вернулся перед ужином. Фавье уже дожидался его с папкой под мышкой, и они снова заперлись. Хотя на этот раз любопытный адъютант ничего не смог услыхать из-за дверей, тем не менее в штабе воцарилось приподнятое настроение.
В девять часов вечера Домбровский и Фавье уехали в город, в Комитет общественного спасения.
На зеленом сукне стола лежала схема участка ворот Майо. С заманчивой ясностью красные и синие стрелки предрешали ход операции. Версальская дивизия, войдя ночью через открытые ворота Майо, попадала в капкан. Куда бы ни бросались под уничтожающим артиллерийским огнем версальцы, повсюду они натыкались на митральезы и штыки коммунаров, а в это время в открытые ворота за городскую стену проникали батальоны коммунаров, бесшумно занимая версальские траншеи.
…Домбровский подхватывал на лету возражения и легко парировал их, зорко следя за настроениями членов КОС. Пухлые руки Фавье летали над схемой, объясняя все тонкости задуманного сражения.
Мнение членов Комитета общественного спасения стало склоняться в пользу Домбровского, когда практичный Ранвье спросил, сколько человек необходимо Домбровскому для операции.