А немцы уже, овладев Моонзундом, нависали над Ревелем и Петроградом!
Рижский залив, стратегически важная акватория на Балтике, стал полностью немецким. Скоро немецким окажется и Финский залив. Оттуда вход в Неву и к Зимнему дворцу… А большевики сверх головы озабочены тем, как бы поскорее захватить Могилев и Быхов. Как в Ставке, так и в быховской гимназии сидели ненавистные им царские генералы. Они для них были страшнее всяких немцев.
А война между тем продолжалась, и немцы развивали наступление, но с того дня, как большевики арестовали Временное правительство, они перестали помышлять о переносе столицы в Москву.
Что, поджидали своих хозяев в Петрограде?
Хаджиев перестал ездить в Могилев к поезду. Свежих газет не поступало. Узники тюрьмы томились в неизвестности и пробавлялись лишь доходившими слухами. Следовало решать: что делать? Сидеть и ждать отважного Крыленко с его воинством или бежать? В Могилеве, в Ставке, продолжал находиться дисциплинированный генерал Духонин. Он заверял своих арестованных товарищей, что никакой бессудной расправы над ними не допустит. У нас, слава Богу, не Америка!
Неожиданно в Быхове появился свежий человек – генерал Одинцов из штаба 8-й армии. Он был знаком со всеми арестованными. Вид у приехавшего был ужасный: небритый, драный, в солдатском тряпье. Он пожаловался, что от Орши пришлось ехать на паровозной площадке. Солдаты бесчинствуют и творят расправы. Он уцелел потому, что вовремя скинул мундир и преобразился под дезертира… Прежде, жаловался Одинцов, был хоть и никудышный, но все же порядок, теперь вокруг происходил воистину апокалиптический хаос. Дороги забиты солдатней. Едут с пулеметами, даже с орудиями. Коменданты станций не смеют им перечить ни единым словом.
Деникин скорбно произнес:
– Обрадовались миру. Большевики хоть и подлецы, но с голо вой. Они начали с Декрета о мире. Нам самим не следовало им давать такой серьезный козырь.
Одинцов заволновался:– Виноват, Антон Иваныч. Декрет о мире у большевиков отнюдь не первый, а второй.
– Ну как это? Как это? – стал сердиться Деникин. – Именно первый. В этом-то все дело. Тут они, прохвосты, нас и обставили.
– Виноват, виноват… Позвольте вам доложить, господа, что первым декретом большевиков – именно первым, самым первым! – был декрет о, простите великодушно, педерастах. Да, о педерастах… вернее, об отмене всяческих наказаний за содомию. Отныне в России это разрешено повсеместно. Милости просим!
– Поз-зорище!
Узники враз заговорили о позорнейшем клейме на новом режиме. Большевики начинали с того, чем заканчивал режим самодержавия. Вся Россия знала, что знаменитые убийцы Распутина – великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов граф Сумароков-Эльстон – славились утонченным сластолюбием и слыли поклонниками однополой любви. В их зверской расправе над «святым старцем» угадывалось нечто мстительное. (Великосветские львицы, как известно, носили этого сибирского конокрада на руках за его поистине феноменальную мужскую силу.) Пьянством и безудержным развратом заканчивал свое недолгое правление и Керенский. Половыми извращенцами выказали себя и предводители большевиков!
Только и скажешь: бедная Россия!
Генералы, узники тюрьмы, потребовали от гостя достоверных сведений о положении в стране. Одинцов мгновенно перешел на деловой тон. Керенский, и это совершенно точно, ареста вместе с министрами избежал и сумел вовремя скрыться («Ах, сукин сын!» – с оттенком восхищения проговорил Эрдели.). По слухам, он пробрался в Гатчину, к генералу Краснову, принявшему в командование 3-й Конный корпус. Туда же, под крылышко Краснова, убежал и Савинков… Окружение Краснова встретило Керенского с ненавистью. Порывались даже расстрелять его без всякого суда прямо возле штабного крылечка. Краснов унял страсти, но предупредил Керенского, что дает ему полчаса времени, после этого он снимает с себя всякую ответственность за его безопасность.
Любопытно, что в эти полчаса к Краснову заявился матрос Дыбенко, могучий красавец, председатель всесильного Центро-балта. Лихой матрос предложил Краснову взаимовыгодный обмен: «Ваше превосходительство, меняем ухо на ухо? Вы нам – Керенского, мы вам – Ленина… А?» Краснов предложение отверг и дал Керенскому возможность скрыться. Куда тот убежал? Где прячется? Этого никто не знал.
Долгие годы нас уверяли, что Керенский не разделил судьбу своих министров лишь по счастливой случайности, успев переодеться в платье медсестры. На самом деле в его спасении не было ничего случайного.Натан Виннер, секретарь Керенского, оставил воспоминания о том, как в Гатчине, у Краснова, хорохорившийся премьер протянул руку казачьему сотнику Карташову, но тот ее не принял:
– Я не могу подать вам руки. Я – корниловец!
Беглецы из Петрограда поняли, что русская армия им уже не защита. Следовало поскорее уносить ноги.
В Гатчине с Керенским и его челядью возился некий В. Вей-гер-Редемейстер, занимавший пост «начальника по гражданской части». Он шепнул Виннеру, что из Гатчинского дворца есть потайной ход. Этим ходом Керенский и воспользовался.
Он не сразу убрался за границу, а около года находился в России. Сначала прятался в имении лесоторговца Абрама Беленького, потом залег в психиатрическую лечебницу Фризена в городе Новгороде. Затем вся операция по вывозу незадачливого главы Временного правительства за границу была поручена Локкарту. Он привез Керенского в Москву и поселил его на тайной квартире в Хлебном переулке. В Мурманск с Ярославского вокзала должен был отправиться эшелон с сербскими военнопленными. Вся трудность была в том, чтобы всунуть Керенского в эшелон… Английский консул Уэрброп проявил трусость: он отказался визировать фальшивый паспорт беглеца (на имя Лебедева). Локкарт выругался. Терялось золотое время! С отчаяния Локкарт пошел на риск: поставил в паспорт Керенского свою визу. Авось пронесет!
В сумерках вечера мимо Патриарших прудов прошла группа мужчин, притворяясь, что гуляет. На Садовой их ждал автомобиль. На перроне Ярославского вокзала к ним нетерпеливо кинулся сербский полковник Лондкевич: «Господа, ну где же вы? Скорей, скорей!» Из всей группы приехавших на вокзал в вагон, назначенный сербской миссии, вошел всего один человек.
Поезд тут же тронулся.
Через два дня из Мурманска на английском крейсере «Адмирал Об» Керенский навсегда покинул Россию.
За свои исторические заслуги он был оставлен жить и прожил еще долго, очень долго…
А в это время новый главковерх, прапорщик Крыленко, во главе огромного матросского эшелона продвигался по направлению к Могилеву. В настоящее время он добрался до штаба 5-й армии и, по слухам, вступил в секретные переговоры с немцами. После этого он всеми силами обрушится на Могилев. Матросы ждут не дождутся, когда им дозволят дорваться до Быховской тюрьмы.
Последняя новость касалась уже судьбы истомившихся в бездействии узников. 2 ноября в Новочеркасск приехал генерал Алексеев. Он приступил к формированию новой русской армии из добровольцев. Юг империи, казачьи области, должны стать оплотом национальной русской власти.19 ноября в Быхов приехал начальник оперативного отдела Ставки полковник Кусонский. Он попросил у Корнилова конфиденциального разговора. Они ушли и заперлись. Полковник сообщил, что послан генералом Духониным. Через четыре часа прапорщик Крыленко с матросским эшелоном будет в Могилеве. Ставка решила не оказывать никакого сопротивления. Духонин предупреждает, что счет времени пошел на минуты. За оставшееся время арестованные генералы должны покинуть Быхов. Необходимые распоряжения он отдал.
– А сам он? – спросил Корнилов.
– Николай Николаевич решил остаться.
– Но это же смерть!
– Николай Николаевич решил исполнить свой долг до конца. Совету Духонина вняли и принялись собираться в дорогу.
Лукомский, переодевшись в штатское, стал походить на немецкого колониста. Дородный Деникин преобразился в польского помещика. Романовский из генерала превратился в прапорщика. Полковник Кусонский направлялся в Киев. Он пригласил с собой Деникина. Тот отказался в пользу товарищей. С полковником уехал Романовский.
Оставшись один, Лавр Георгиевич вышел в зимний сад. Стемнело рано, небо усыпали огромные яркие звезды. Корнилов запрокинул голову, закрыл глаза. Дон, Новочеркасск… Семья… Внезапно он резко обернулся и узнал знакомый силуэт Хаджиева. Верный текинец не отходил от своего «уллы-бояра» ни на шаг.