А в Боевой организации его место занял Савинков. Впоследствии стали все громче, все настойчивее раздаваться недоуменные голоса: как же мог Савинков, при его-то уме и опыте, не разглядеть в омерзительной личности Азефа презренного предателя? Ведь от него же, что называется, за версту шибало! Что, совсем уже ослеп? А вот не увидел, да и все тут!
Больше того, он прилюдно сердечно целовался с Азефом губы в губы, долго ощущая потом омерзительное влажное прикосновение, и делал усилие, чтобы не утираться сразу же после поцелуя. Своей небрезгливостью он как бы подчеркивал: в нашем страшном деле внешность ничего не значит, ни о чем не говорит, можно быть уродом, но героем. Таким героем он искренне считал Азефа и дольше всех не соглашался поверить в его подлую провокаторскую роль.
Заменив разоблаченного с таким скандалом гнусного предателя, Савинков быстро набрал необычайный вес среди боевиков. Теперь уже его (как совсем недавно Азефа) окружал ореол героизма и самопожертвования.
Но что-то вдруг сломалось в самой сердцевине бесстрашного боевика, балующегося на досуге сочинением романов. Подействовало, несомненно, грязное разоблачение Азефа. Однако самое болезненное исходило от невзначай прочитанного письма Гапона…
В самую свою счастливую и победительную пору Савинков удовлетворялся тем, что вся система беспощадного террора представлялась ejvry в виде айсберга, мощного и скрытого внизу и видимого лишь своей верхушкой. И он, он сам являл собой эту самую верхушку! Но вот это позорище с Азефом и письмо несчастного Гапона… Айсберг существовал на самом деле, но только айсберг перевернутый: тонкий слой исполнителей внизу и мощный небоскреб руководителей над ними. Самых верхних этажей, как ни старайся, все равно не разглядеть – они уходят за облака. Какой-то там Илья-пророк порой прокатится на своей грозной колеснице, а им внизу положено расслышать, перекреститься и исполнить… Догадывался ли Савинков о том, какие силы управляют сверху всей боевой работой? Прежде он об этом просто не задумывался. Он был увлечен и риском, и победами. Однако с некоторых пор… Ну да, большие деньги и, естественно, большие люди… Ротшильды, Якоб Шифф, Ашберг, Мендельсон и конечно Варбурги… Как высока, однако, эта пирамида настоящей власти!Настоящие пророки, невидимые, грозные, только не на колесницах, а в лимузинах… Элита, поднебесная банковская высь!
Неожиданная встреча с Рутенбергом все окончательно расставила по своим местам.
Свое обещание найти Савинкова инженер исполнил на следующий день.
Утром вдруг без стука отворилась дверь и в номер вошел незнакомый человек в длинном пальто и в надвинутой на глаза шляпе. Молча, не здороваясь, не произнося ни слова, он протянул обескураженному Савинкову заклеенный конверт и быстро вышел. Получилось: ворвался, вручил, убежал. Вся процедура заняла меньше минуты. Борис Викторович не успел привстать из кресла. Вопреки своему обыкновению он не успел даже запомнить лица внезапного посетителя. В памяти остались мотающиеся полы слишком длинного пальто и прямо-таки торчащие из глаз твердые поля надвинутой шляпы.
Разорвав конверт, Савинков нашел записку Рутенберга, назначавшего ему встречу в «Альпийской розе». Он рассмеялся. Надо же, как обставил! Кажется, он настолько увлекся конспирацией, что… Кстати, где он отыскал этого шута горохового в шляпе? А ведь подчинил со всеми потрохами. Надо полагать, проинструктировал, как появиться, как вести себя. Балаган!
Лишь потом мелькнуло: «Интересно, как он сумел так быстро отыскать мою гостиницу?»
Направляясь на встречу, Савинков решил взять реванш за вчерашнее унижение у входа в ресторан. Сегодня роли переменятся. Он продумал каждый жест, каждую приготовленную фразу. Этот зазнавшийся инженеришка увидит прежнего повелителя боевиков, загадочного, непредсказуемого и страшного. Да-да, именно страшного! Пусть вспомнит…
Намеренно опоздав, Борис Викторович нашел Рутенберга за отдаленным столиком. Вопреки ожиданию инженер– не ерзал на стуле и не вертел головой от нетерпения. Он спокойно обедал. Савинков при этом обратил внимание, что стол накрыт для одного. Так он когда-то сам поступал, приглашая подчиненных для инструктажа: человек появится, опустится на краешек, выслушает и исчезнет. Кровь кинулась Савинкову в голову. «Хам! Он что же…» Закончить мысль не удалось. Рутенберг, прожевывая, вилкой показал напротив. Его как будто нисколько не удивило, что Савинков не снял пальто, шляпы и даже перчаток.
Савинков клокотал. Он медленно опустился, поставил трость между колен, обе руки положил на нее. Его знаменитые припухшие веки прикрывали нестерпимый блеск глаз. В пальто, шляпе и перчатках, он сидел, как на бульваре, демонстрируя, что ему глубоко наплевать на увлеченное насыщение собеседника. Он пришел по делу и может в любой момент подняться и уйти.Тампонируя салфеткой губы, Рутенберг сказал:
– Борис Викторович, я помню вашу привычку совмещать обед и ужин. Но я надеюсь, вы выпьете кофе? Что подать – коньяк, ликеры?
Савинков положил подбородок на сложенные руки. Он с трудом разжал стиснутые зубы:
– Благодарю. Мне ничего не нужно. Я тороплюсь.
Отстраняясь, чтобы дать лакею собрать грязную посуду, Рутенберг вдруг улыбнулся. Он выпятил животик и с наслаждением всадил в рот золотую зубочистку. Глаза его, смеясь, оглядывали всю надутую, спесивую фигуру знаменитого боевика. Эта маска с чугунными веками, процеживание слов сквозь зубы… Сколько, должно быть, репетировано перед зеркалом! Роковой мужчина, мировой злодей… Как это, должно быть, действует на барышень!
– Борис Викторович, я нахожусь в растерянности. У меня на руках поручение Дмитрию Рубинштейну… письмо, короче гово ря. Но что я узнаю? Он, оказывается, в крепости сидит! Я начи наю узнавать, я начинаю бегать и разнюхивать – и что же? Этот дурак не нашел ничего лучше, как заняться самым базарным мошенничеством. Как вам это нравиться?
– От кого письмо? – все так же вбок спросил Савинков.
– А! Я вам разве не сказал? От Варбурга.
Глаза Савинкова медленно повело на собеседника. Рутенберг встретил его взгляд насмешливо, но твердо. Несколько мгновений они словно исследовали один другого. Без слов было сказано много, очень много. Имя Варбурга заставило Савинкова мысленно воскликнуть: «Ого!» Теперь понятно, откуда эти барские манеры. Прошедшего времени он, как видно, даром не терял. Подумать только, куда сумел пролезть! Варбург… В конечном счете это Ротшильды и Ашберг, а если глянуть дальше, то обозначится Америка со всей ее оравой банков, чудовищно разбогатевших на войне.
Лакей принес и стал разливать кофе. Савинкову пришлось чуточку посторониться. Горячий аромат ударил в ноздри. В узеньких рюмочках изысканно засветилась янтарная жидкость.
– Пожалуйста, Борис Викторович. Кюрасао, ваш любимый. Как видите, я ничего не забыл.
Неловким, принужденным движением Савинков снял шляпу, стащил перчатки. Поискал глазами и бросил на стул сбоку. Фу ты, черт… Как, однако, мешало пальто! Он расстегнул верхнюю пуговицу.
Рутенберг продолжал радушно угощать, как будто… как будто это не он вешал у себя на даче наивного Гапона! (Об этом почему-то подумалось в настоящую минуту.)
Пригубив из рюмочки, Савинков покатал на языке маслянистую ароматную жидкость. Глоток горячего кофе создал во ртунеобыкновенный вкусовой букет. Веки Савинкова дрогнули и утратили свою надменность. Он завозился и придвинул стул.
– Пинхус Моисеевич, я узнавал о Рубинштейне. Он замазался довольно сильно. Ему пока не выйти.
Рутенберг добродушно рассмеялся:
– Вы известный паникер. Помните, я просил вас поговорить с… этим… с Манасевичем? Получилось довольно смешно. Страш нее кошки зверя нет!