— Ты забываешь, что Корнуолл это только часть королевства. Вся Англия скоро разделит нашу участь.
— Нет, они не станут, ни за что не станут терпеть такое!
— Разве у них есть выбор? Король, можно сказать, заключен в тюрьму, страной управляет партия, у которой больше всего денег и самая сильная армия. У тех, кто разделяет их взгляды, я полагаю, жизнь сейчас весьма приятная.
— Те, кто разделяет их взгляды, продали душу дьяволу.
— Ты не прав. Все дело в том, что нужно уметь подружиться и услужить нужным людям. Вон лорд Робартc с большими удобствами живет в Лангидроке. А семейство Треффи, родственники Хью Питера и Джека Трефюсиса, — разве им плохо в поместье Плейс? Если ты последуешь их примеру и научишься низко кланяться парламенту, вот увидишь, жизнь в Менабилли станет намного легче.
Он подозрительно на меня уставился.
— Да неужели ты хочешь, чтобы я стал пресмыкаться перед ними в то время, как мой отец живет в Лондоне как нищий, и за каждым шагом его следят? Да я скорее умру.
Я знала, что он действительно скорее умрет, и любила его за это. Джон, дорогой мой, ты мог бы пожить еще рядом со своей Джоанной и, может быть, дожил бы до сегодняшнего дня, если бы поберег себя и слабое свое здоровье в те первые месяцы после войны…
Что я могла? — видеть, как он и женщины надрываются, да вести счета, напоминая бесплатного клерка с пальцами, перепачканными в чернилах, и суммировать долги, которые следовало выплачивать в положенные дни. Я не страдала, как семья Рэшли, потому что гордыне моей давно пришел конец, но я разделяла их переживания. Сердце мое сжималось, когда я видела Элис, печально глядящую в окно; видя, какие тени ложатся на лицо Мери, читающую письма от Джонатана, я начинала ненавидеть парламент так же сильно, как они.
Пусть это покажется странным, но первый год после войны стал для меня годом мира и тишины, потому что на моих плечах не лежало бремя забот. Опасностей больше не было. Армия распущена. Напряжение военного времени ушло в прошлое. Человек, которого я любила, был вместе с сыном сначала во Франции, потом в Италии, посылая мне время от времени весточки из разных иноземных городов, и, судя по всему, по мне совсем не скучал. Он с воодушевлением сообщал, что собирается воевать с турками, и я, пожимая плечами, думала про себя, неужели ему не хватило сражений после трех тяжких лет гражданской войны. «Несомненно, жизнь в Корнуолле кажется тебе однообразной», писал он. Несомненно! Однако после осады и лишений военного времени, нам, женщинам, однообразие мирной жизни совсем не кажется утомительным.
После многих месяцев бродячей жизни хорошо было обрести приют среди тех, кого я любила. Боже, благослови Рэшли, которые подарили мне эти месяцы в Менабилли. Конечно, в доме почти ничего не осталось от прежнего убранства, зато у меня была своя комната. Парламент мог обобрать нас до нитки, отнять и овец, и всю скотину, забрать урожай до последнего колоса, но с нами оставалась красота природы, которую мы видели каждый день. Когда весной зацвели примулы и на молодых деревьях набухли почки, забылось опустошение, которому подвергались сады. Побежденные, мы все равно могли слушать птиц майским утром и смотреть, как неуклюжая кукушка летит к роще у подножья холма Гриббин. Гриббин… Плохо ли, хорошо ли я себя чувствовала, я могла любоваться им, начиная с зимы и до конца лета, сидя в своем кресле, которое выкатывали на мощеную дорожку. Осенними вечерами я наблюдала за тенями, медленно сползающими из глубокой долины Придмута на вершину, чтобы замереть там, провожая солнце.
В начале лета я видела, как белые морские туманы превращают холм в зачарованную страну духов, поглощая все звуки, кроме шума прибоя с невидимого пляжа, куда дети бегают в полдень собирать раковины. Помню унылый ноябрь и сплошные дожди, стеной накатывающиеся с юго-запада. Но спокойнее всех были тихие вечера в конце лета, когда солнце уже село, а луна еще не взошла, и тяжелая роса висит на высокой траве.
Море в такие минуты лежит совсем белое и неподвижное, почти не дыша, и только нить прибоя омывает скалу Каннис. Галки возвращаются к своим гнездам на деревьях, растущих на западном дворе. Овцы щиплют низкую травку, прежде чем сбиться в кучу около каменной стены, окружающей площадку для веяния зерна. На холм Гриббин медленно опускаются сумерки, темнеют леса, и вдруг из зарослей чертополоха осторожной поступью выходит лис, останавливается и смотрит на меня, насторожив уши. Потом его пушистый хвост вздрагивает, и он исчезает, потому что по дорожке, громко топая, идет Матти, чтобы забрать меня домой. Еще один день прошел. Да, Ричард, в этом однообразии есть свое утешение.