Максим действительно был кадетом, как и еще двадцать девять таких же, как он разбуженных, что обитали вместе с ним в общем кубрике на тридцать коек. О том, что теперь ему присвоено звание «кадет» он узнал на второй день, как только память стала постепенно возвращаться к нему, и он помнил уже намного больше вещей, чем свое собственное имя и то, что у него есть глаза. Но о том, что он кадет – об этом воспитанник учебного заведения с военным уклоном, по ходу из всего кубрика помнил только он один.
Остальные даже на вторые сутки после пробуждения, в большинстве своем, находились в полувегетативном состоянии, то есть, в психически совершенно подавленном и дезориентированном. И происходило это по причинам, что они мало того, что ничего не понимали, так еще и ничего не помнили тоже.
Кроме совсем уж примитивных алгоритмов поведения, да названий повседневных вещей, почти все эти молодые люди попросту не знали, как реагировать на стремительные, с их точки зрения, изменения обстановки. Максиму и еще трем девчонкам в этом отношении было немного легче: на третье утро они помнили кое-что из своей предыдущей жизни и попросту считали, что их разбудили после долгого криосна, в который они сами и строго добровольно позволили себя погрузить. И сейчас у них просто идет обязательная, хотя и не очень приятная адаптация после долгого времени пребывания в состоянии комы.
Когда и как они в нее погрузились, они не помнили, но то можно было списать на особенности медленно восстанавливающейся памяти. Такая амнезия была характерна для тех, кто надолго терял сознание, считали эти четверо, и собственное объяснение происходящего вокруг вполне их устраивало.
То, чем на самом деле являлся весь их сон, им объяснили буквально вчера, на пятый день после перерождения, ведь теперь их пробуждение можно было смело называть именно так. Оказалось, сон тот был смертью. Их смертью. Впрочем, и в этом они тоже ошибались.
Ведь как умер Максим, он не помнил, но инструкторы объяснили, что он и не может этого помнить, так как технически он и не умирал. В Колыбель просто заложили полный пакет оцифрованных ментальных характеристик и натуральных генетических материалов из образцов некоего Ивлева Максима, носящем бытовое название «зерно». Во времена Максима круглая мясистая блямба носила более научное название «энтелехическая матрица». Именно матрицей слепок сознания человека, вместе с пакетом генетических материалов, и назвали позже «зерном».
И вот на основании этих материалов было полностью воссоздано его тело. За одним исключением: все его болезни, которые были прописаны в исходном генном коде, были ликвидированы, сами участки кода модифицированы, а мелкие недостатки скорректированы и доработаны уже в самой Колыбели на стадии взращивания нового тела. А смертью он не умирал потому, что логично было бы предполагать, что эти самые образцы генного материала донор отдавал, будучи еще живым, здоровым и очень веселым тридцатипятилетним человеком.
Ну а Максим был клоном.
Постепенно вернулась память и о том, чем занимался «Максим при жизни» до того, как покинул этот мир. Он действительно был связан с программированием компьютерных систем, хотя на данный момент он бы даже простенькой программки написать не смог бы – настолько масштабны были провалы в его памяти. Но он помнил, что при жизни его называли «старшим разработчиком», или даже «мастером систем», и те люди были по-своему правы. Но вот к строительству домов Максим никак себя не причислял, потому как «архитектором» он себя нисколечко не помнил, поскольку этот термин появился уже после его «смерти». Хотя кое-что о своей ранней сфере деятельности он вспомнит только сегодня вечером, когда будет подбирать себе имя.