Собственно, вся остальная жизнь так и вспоминалась краткими отрывками, да и то лишь в те моменты, когда он ловил «дежа вю». Как объяснили более старшие товарищи, это будет длиться с ним недолго – примерно где-то с пару-тройку жизней. Все так мучаются, порою, слабо отличая реальность от воспоминаний. И, если бы они находились не в открытом космосе, а на той же Земле, то никто из них не поручался бы за свое психическое здоровье в этом плане.
Довольно тяжело себя осознавать воскрешенным человеком, который, как бы и умер-то не сам, при этом помня все (ну, по крайней мере, многое) о своем пребывании на Земле. А, так как среди разбуженных в его кубрике практически не было тех, кто помнил бы себя «бороздителем космических просторов» в прошлом, то и адаптация людей из взвода Максима проходила более уверенно. Потому как космический пейзаж за окном сильно помогал разбуженным не повредиться умом в период адаптации, привязываясь этим самым космосом к новой реальности. Ведь при своей жизни почти никто из них таких видов из окна не видывал. Кроме Найкита.
- Я ведь и умер-то всего тридцать лет назад... да, в этом году мне исполнилось бы 57 лет.
- А как ты узнал о своей смерти... я имею в виду, когда ты...
- Да понял я! – широко улыбаясь, отмахнулся Никита. – Я – один из тех счастливчиков, о которых еще помнит старушка Земля. Досье на Ходарина Никиту Александровича хранилось на далеком аванпосте Земли в системе 34117ESOP-1/16. Там же содержалась информация о моей смерти в сражении при Парксе и одновременно пометка о том, что мое зерно хранится там-то-там-то.
- При Парксе? Это еще при той войне с этими... как их?
- Ну да. Колхидами. Как только завертелась с ними эта канитель, меня сразу же отправили в составе ударной группы отстаивать рубежи нашей космической Родины. Там меня зарегистрировали, как и всех остальных участников обороны, но не только на электронный носитель, представляешь? Там, на аванпосте, в комендантах сидел интересный такой дядька-дед о-очень старой закалки. И заносил этот дядька все наши данные на пластпапир. Вручную! Можешь ты себе это представить? А вот я до сих пор представить не могу: мне все время казалось, что, когда его никто не видел, он в своей каморке доставал гусиное перо и чернильницу и еще вензеля выводил на каждой бумажке. «За сим имею честь проститься с Вами, отбывая неунывный долг службы на милом мне месте»... При свече, разумеется. Ну вот. Закончилась одна война, тут же началась другая, и все наши электронные носители благополучно отформатировались. И все данные, что хранились на таких аванпостах, попросту исчезли. На plastpaper’s же форматирование никак не повлияло. А на меня – да, потому как тот дед на всю мою жизнь доказал мне, что надежнее бумаги ничего на свете нет... На все мои жизни и на всех светах этой вселенной, - немного подумав, окончил он.
««Каморка», «перо», «вензеля», «чернильница» – кидается словами, как будто жил не в двадцать первом, а в восемнадцатом веке... или когда там перьями писали»? – подумалось Максиму, который сам с трудом вспомнил, зачем нужно было перо гуся, кто такой вообще этот гусь, и что такое чернильница. Сейчас ими пользуются винтажные художники, кажется... Ну, те, которые до сих пор рисуют... пишут, то есть... пишут картины «по канонам», водя намокшей кисточкой по бумаге, как и завещали талантливые деды. Вот эти кисточки они и макают в такие чернильницы с разведенными красками. Или как-то по-другому там все называется? Да и не суть! Сейчас куда интереснее другой вопрос:
- Скажи, Никита: вот про тебя все понятно, ты – умер, - после последнего слова Макс испытал очередной конфуз, который и заметил Никита.
- Да не парься ты, я ж сказал! Теперь к вопросам смерти относятся как к насморку. Обозвать другого трупом уже не кажется таким уж обидным, если учесть, что почти все здесь умерли, и не по разу.
- Вот и я об этом: откуда вы знаете, что, например, я – умер? Вдруг мой донор до сих пор еще ходит где-то, и вдруг я с ним встречусь? Я ж тогда повторно умру! От разрыва сердца.
- Скорее он умрет, так как его ты попросту не узнаешь. Старенький потому что он будет... будешь. Нет, будет. Но ты задал один из самых первых вопросов, когда решалось, стоит ли вас воскрешать, используя тот самый материал. Ответ простой: все умерли. Окончательно... Хотя, с другой стороны, у меня-то был бы шанс повстречаться со своим предтечей, если бы он не был испепелен ярким светом субатомного реактора корабельной установки. Да и твой «предок» мог бы дожить до наших дней, в принципе – биотехнологии, благодаря нашим эльфийским друзьям, скакнули далеко вперед. И именно такой вопрос задавали противники вашего воскрешения: а что, если кто-то из ваших доноров остался до сих пор в живых? Но, слава богам, данный вопрос обсуждался недолго, так как ответ, если честно, лежал на поверхности: навряд ли кто из ваших оригиналов-доноров выжил. Ведь это только я, и мне подобные сдавали свои образцы в военные хранилища, одно из которых, по счастливому для меня обстоятельству, уцелело, и было обнаружено людьми раньше, чем роботами. Потому все мое «зерно», в котором болталась отловленная душа, успели доставить на ближайшую Колыбель. А вот вас, разбуженных, достали из Кораблей.