Днем мимо наблюдательного пункта вели пленных. Штабные работники, офицеры связи, телефонисты, связные выбежали поглядеть. Вышел и Симоняк.
По лесной дороге понуро шагали несколько десятков вражеских солдат. Темно-серые шинели застегнуты у самого подбородка. Головы повязаны платками, покрыты брезентовыми капюшонами. У некоторых на ногах вместо сапог соломенные чуни. Один наш солдат, толстолицый парень в новом полушубке, вплотную подошел к пленным, замахнулся на немецкого фельдфебеля.
- Чего разошелся? - остановил его конвоир в закоптелом халате. - Нашел где храбрость показывать. Вон туда иди.
Конвоир кивнул в сторону передовой.
- Передушил бы их всех, - кипятился солдат.
- Там их, в бою, и души, - спокойно заметил конвоир.
Симоняк узнал в конвоире Федора Бархатова.
- Молодец, парень, - проговорил комдив.
Жалкое впечатление производили пленные. Раньше, подумалось Симоняку, немцы в плену держались не так-наглее, увереннее, всё твердили, как попугаи: Мы победим. Мы победим Россию. Теперь поджали хвосты. Слабеет духом немецкий солдат-завоеватель. Зато выше поднимает голову, распрямляет плечи советский воин-освободитель. Он не произносит громких слов, не бахвалится, не пялит глаза на чужое добро, простой и скромный человек, которого гитлеровцы презрительно называют Иваном... Этот Иван, отступавший сжав зубы до боли, теперь поворачивает стрелку войны в противоположную сторону. Он пойдет на всё ради победы, ничто его не остановит, как не остановил Дмитрия Молодцова огонь вражеского дзота.
Глядя на пленных, комдив спросил Трусова, из каких они частей.
- Большинство из сто семидесятой дивизии, но есть и из девяносто шестой.
- Где взяты?
- На нашем правом фланге. Девяносто шестая пехотная дивизия находилась в резерве Линдемана. Ее перебросили сюда с задачей заткнуть брешь, отбросить нас за реку.
- Ишь чего захотели... Разведку надо усилить, Иван Ильич, не прозевать появления у них новых резервов. Отправляй ребят, пускай свеженьких языков приволокут.
Вернувшийся в бункер Симоняк не спеша водил усталыми глазами по карте. Даже циркуль взял, чтобы точно измерить полосу, отделявшую ленинградцев от волховчан.
- Километров пять осталось. Нажать бы завтра покрепче с обеих сторон...
Около полуночи позвонил Говгаленко.
- Куда ты пропал? - спросил недовольно Симоняк.
- Я у Бондаренко. Балакаем тут, прикидываем.
- Что прикидываете? Кому первому на сосну влезать?
Говгаленко понял шутку генерала. Был с ним один случай, о котором сам как-то рассказал Симоняку. Зимой сорокового года на Карельском перешейке 123-я дивизия, в которой служил Говгаленко, прорвала линию Маннергейма. Ее наградили орденом Ленина. Весть об этом пришла, когда дивизия находилась в бою. Как же сообщить бойцам радостную весть? Иван Ерофеевич, долго не раздумывая, взобрался на высоченное дерево и закричал:
Вперед, воины ордена Ленина дивизии...
Его усиленный рупором и без того громкий голос долетел до самых передовых цепей. Услышал его и противник. Защелкали пули по стволу. Говгаленко еле успел слезть.
На шутку генерала Говгаленко отозвался шуткой:
- Рады бы оба залезть, да тут ни одного подходящего деревца не уцелело.
От Говгаленко комдив узнал, что гитлеровцы пробуют оттеснить левофланговый полк от шоссейной дороги. Засылали в тыл зверевского батальона автоматчиков. Их переловили, уничтожили.
- Щупают, где у нас слабо, - говорил Говгаленко. - Действуют мелкими группами.
- Могут и крупные бросить, - предупредил Симоняк. - Имейте в виду.
Пять километров. На карте они казались сущим пустяком. Красные извилистые линии, обозначавшие расположение полков 136-й дивизии и наступавшей ей навстречу дивизии Волховского фронта, находились словно бы рядом. Как сомкнуть их, слить в одну?
Гитлеровцы всё еще стремились раздвинуть стены коридора, надеялись удержать фляшенхальс. Вступили в бой 96-я и 61-я пехотные дивизии, подтягивалась 5-я горнострелковая. Командующий 18-й немецкой армией Линдеман приказал всем подчиненным ему дивизиям выделить по пехотному батальону или артиллерийской батарее для закрытия прорыва русских.
С утра 14 января немецкая пехота и танки двинулись на позиции батальонов Ефименко и Душко. Завязался ожесточенный бой. Противник нес большие потери и всё же упрямо бросал в атаку роту за ротой.
Положение создавалось острое, критическое. Симоняк ввел в бой все свои резервы. Вражеские атаки удалось отразить. Но надолго ли?
С начала боев Симоняк ни разу не обращался к командарму за помощью. Духанов сам внимательно следил за действиями дивизии, наступавшей на главном направлении, всячески поддерживал ее и армейской артиллерией, и танками, вводил в бой новые части для прикрытия флангов Симоняка. Но 14 января обстановка на фронте наступления дивизии стала тяжелой.
- Правый фланг у меня совсем оголен, - докладывал Симоняк командарму. Противник бросает против нас всё новые части.
Духанов понимал Николая Павловича. Его дивизия, глубже других вклинившаяся во вражескую оборону, принимала на себя основные удары. Трудно в таких условиях продвигаться вперед, углублять прорыв. Но Духанов верил в Симоняка, верил в его смелость, решительность.
- Фланги ваши прикрою, - сказал он. - Подкину артиллерии. Давай, Николай Павлович, вперед.
- Раз прикроете, пойдем.
- Что это у вас там за шум?
- Да тут мебель передвигают. Пустяки, словом.
Командарм явственно слышал в трубке глухие разрывы снарядов. Они падали возле наблюдательного пункта дивизии.
- Осторожнее с мебелью, - произнес Духанов. - Пускай Морозов примет меры.
Переговорив с командармом, Симоняк первым делом вызвал к телефону Шерстнева. Того не оказалось на месте - ушел в третий батальон, к капитану Собакину.
- Кто говорит?
- Слушает седьмой.
- Чего вы там застряли? Почему не продвигаетесь?
- Попробуй сам. Ишь какой прыткий, - донеслось в ответ.
Симоняк от неожиданности даже запнулся, потом сердито пробасил:
- Чего болтаешь? Не узнаешь, с кем разговариваешь?
Трубка несколько секунд молчала, а затем послышался смущенный голос начштаба полка Меньшова:
- Простите, товарищ Второй. Не признал ваш голос.
- Бывает, - промолвил комдив без всякой обиды. - Какова у вас обстановка?
Меньшов коротко доложил, что сопротивление противника значительно возросло, каждый клочок земли приходится брать с боем.
- Подумайте-ка получше и продвигайтесь смелее. Или опять скажешь: Сам попробуй?
После короткой паузы Меньшов признался: командование полка опасается контратаки противника во фланг. У поселка No 2 накапливается пехота. В овраге у поселка No 5 десятка полтора тяжелых немецких танков.
- Что ж, вы ждете пока они ударят? Немедленно свяжитесь с Шерстневым, передайте: я требую усилить натиск.
К этому времени у дивизии уже не было того превосходства в силах, которое она имела в начале боя. Ее фронт увеличился вдвое, до шести километров, а сил осталось гораздо меньше. Можно бы сказать: Не до жиру, быть бы живу, - какое там наступление, удержаться бы на захваченных рубежах. Но каждый бой - задача со многими неизвестными, и сила далеко не всегда измеряется числом. Бывает порой, что батальон сильнее полка, а иногда он слабее роты. Нельзя давать врагу осмотреться, передохнуть. Пусть с ходу бросает свои резервы...
В разговоре Меньшов упомянул между прочим, что капитан Андрей Салтан воюет по-прежнему. Какую надо иметь выдержку, какое бесстрашное сердце, чтобы раненым оставаться столько времени в строю! И разве Салтан исключение? Рядом с ним справа и слева сражаются не менее отважные и стойкие люди. Успех окрылил их. И это умножало силы поредевших батальонов.
Меньшов быстро разыскал командира полка. Шерстнев, узнав о приказании комдива, решил и сам переговорить с Симоняком.
- Что-нибудь нам подкинете?
- Ты и так богат, как Кочубей. Рассчитывай на свои силы, артиллерией поддержу.