- Мать на кухне, - сказал отец. - Сходи к ней. Помоги.
Николай Павлович на цыпочках вошел в спальню. Двухлетний Витя, отцовский баловень, разметавшись в кроватке, безмятежно посапывал. Отец наклонился, осторожно шершавой ладонью провел по шелковистым волосам.
Спад карапуз и не подозревал, что, может, надолго расстается с ним отец.
Как всё за один день переменилось! Прежде Николай Павлович уезжал из Ленинграда в командировки. А теперь? Будет приезжать домой только по командировочному предписанию или по вызову начальства. Так-то, сынок...
Может быть, это сказывались годы, но Николай Павлович особенно дорожил свободными часами, которые удавалось проводить в кругу семьи. Он рассказывал что-нибудь дочкам или читал вслух Тараса Бульбу, Поднятую целину. С неделю назад принес Железный поток Серафимовича.
- Мы это в школе проходили, - объявила Рая.
- Вы проходили в школе, а я своими ногами протопал - от Кизляра до Астрахани.
- И все в книге правда? - удивилась дочь.
- Правда, Рая, сущая правда.
Он начал рассказывать о том, что ему довелось пережить в астраханских степях, как воевал, как его свалил с ног сыпной тиф...
- Уже на тот свет заглянул. Санитары приняли за мертвого, вынесли из лазарета в сарай. Очнулся я и ничего не пойму. Рядом как будто лежит человек. Зову - не откликается. За руку взял - ледяная. Мертвец. Огляделся я - не один, много их. Выполз я кое-как из сарая. Во дворе санитары подобрали. Вертят головами, удивляются:
Да ты из мертвых, что ли, воскрес?.
Воскрес или нет, - говорю им, - а жить хочу и буду.
Железный поток им дочитать уже не придется. Послезавтра он уезжает. Когда они опять соберутся вместе?
- Просыпайся, Витек, - произнес Николай Павлович, наклонившись над мальчиком. - Забирайся на руки к отцу.
Почти весь следующий день прошел в спешке. Симоняк оформлял документы, аттестаты, получал наставления от начальства. Поручений разных ему надавали пропасть, и служебных, и личных. У многих штабных работников оказались друзья на Ханко. Как же не воспользоваться .оказией, не послать привет? Порой полковника так и подмывало сказать: Товарищи, дорогие! Почта у нас, ей-ей, работает неплохо...
Дольше всего Симоняк задержался в инженерном управлении. Подполковник Бычевский достал из сейфа папку с чертежами и познакомил Николая Павловича с проектом строительства оборонительных укреплений на Ханко. Бычевский увлеченно описывал, какими надежными будут пояса железобетонных сооружений. Они превзойдут по своей неуязвимости линию Маннергейма, которая, как хорошо знает Симоняк, доставила нашим войскам немало неприятностей.
- Не меньше месяца стояли перед ней, - согласился Николай Павлович. - Но вы вот что мне скажите, Борис Владимирович, как идет строительство на Ханко?
- Стадия согласований и утверждений, слава богу, миновала, - усмехнулся Бычевский. - На полуостров уже выехали строители. Остается сущий пустяк: забросить цемент, арматуру, а там и возвести укрепления.
- Шутите, Борис Владимирович...
- Не собираюсь. Дело до сих пор идет медленно, сами убедитесь. Надеюсь, что поможете двинуть его.
Домой Симоняк вернулся только под вечер. Предложил жене:
- Надо бы в магазин заглянуть, купить кое-что на дорогу.
С тихого Благодатного переулка Николай Павлович и Александра Емельяновна вышли на широкий, людный проспект. Стоял октябрь, моросил осенний дождь. И всё же город, даже в это пасмурное время, был величав и прекрасен. По железнодорожному мосту, нависшему над проспектом, прогремел поезд и умчался куда-то, - может быть, повез на Ханко долгожданный груз?
Вот как оно происходит, - мелькнули у Симоняка мысль, - я еще здесь, и я уже там...
Магазины сверкали витринами. Николай Павлович и Александра Емельяновна шли по городу, словно снова знакомились с ним.
- Здравствуйте, товарищ полковник!
Симоняк обернулся. У парадного стояла невысокая женщина, повязанная шерстяным платком.
- Или не признали? Помните, весной в одном трамвае домой ехали? Я еще про сынка Федю спрашивала. Не забыли?
Нет, Симоняк не забыл. Это не так давно и было, в марте. В тот день он приехал в Ленинград с Карельского перешейка, где только что закончилась война.
На углу Невского и Садовой Николай Павлович вошел в трамвай. Устал он страшно и, оставшись на задней площадке, прислонился к стенке вагона. Последние дни спать ему доводилось мало, урывками. Неделями он не снимал полушубка, даже побриться не успевал и зарос густой щетиной. Это смущало его, привыкшего всегда быть в форме.
С фронта? - поинтересовалась молоденькая кондукторша.
Фронта уже нет, - ответил Симоняк. - Мир...
Хорошо это. Ленинградцы каждого из вас расцеловать готовы.
И даже такого небритого? - засмеялся Николай Павлович.
А что? Заслужили.
До поцелуев не дошло. Слышавшие этот разговор пассажиры стали звать Симоняка в вагон, сразу уступили место. Его забрасывали вопросами. Правда ли, что у дотов четырехметровые железобетонные стены? Можно ли их пробить бомбой или крупным снарядом? Всех ли вы ловили в лесах белофинских кукушек? Как поживает лихой удалец Вася Теркин?
Вася Теркин... Симоняк широко улыбнулся. Вот ведь оказывается, и про Теркина знают в Ленинграде. Перекочевал этот бравый, смекалистый боец со страниц военной газеты в жизнь. Может, кто и впрямь думает, что Теркин существует? Что ж, Симоняк не станет разуверять...
Вася? А что с ним сделается, с русским солдатом? Он и в воде не тонет, и в огне не горит...
А сынка моего вы там не встретили? Федей зовут, Бархатов фамилия...
Сидевшая справа пожилая женщина умоляюще смотрела на Симоняка. В ее глазах таилась материнская тревога.
Пулеметчиком он служит, мой Федя...
Нет, мать. Не встречал. Но ты не беспокойся. Скоро, гляди, на побывку приедет.
Дай-то бог...
Глаза у Бархатовой словно бы помолодели, она всё повторяла:
Дай бог, дай бог...
Женщина вышла из вагона где-то неподалеку от завода Электросила. Разве думал Симоняк, что опять они встретятся?
На этот раз, остановив Симоняка, Бархатова не преминула поделиться с ним материнской радостью:
- А ведь нашелся мой Федя. Живой. Из армии его пока не отпускают. Где-то на Ханко служит. И второй, сынок там. Борис. Моряк. Федя-то, помните, пулеметчик.
- Если там они, может, увижу. Что передать?
- Увидите, правда? - Бархатова заволновалась. - Пускай чаще пишут, не забывают мать...
- Слыхала? - спросил Симоняк у жены, попрощавшись с Бархатовой. - Мать всегда думает о сынах. Надо нам сегодня же написать в Темижбекскую. Там небось тоже ждут не дождутся весточки.
По проспекту торопливо шагали люди. Куда-то спешили. Они не обращали особенного внимания на широкоплечего полковника, который шел среди них рядом с женой. Откуда им было знать, что завтра он отправится на суровый скалистый полуостров Ханко, чтобы охранять их покой...
Ночная тревога
Короток зимний северный день. Пролетает - оглянуться не успеваешь.
Командир роты Иван Хорьков, озабоченно взглянув на часы, взмахивал рукой.
- Огонь! - скомандовал взводный Емельянов. Громыхнули выстрелы, эхо их повторило, понесло далеко-далеко по заснеженному сосновому бору.
- Красноармеец Исаичев стрельбу закончил! - доложил боец, лежавший на огневом рубеже с краю.
Не успел он произнести последнее слово, как раздались голоса других стрелков - Петра Сокура, а вслед за ним - Алексея Андриенко....
Только Николай Бондарь почему-то молчал.
Емельянов нетерпеливо шагнул к бойцу. Хорьков взял его за рукав:
- Не мешай, Иван Никитич. Потом...
Наконец раздался последний винтовочный выстрел. Бондарь щелкнул затвором.
Быстрым шагом солдаты отправились к мишеням. Каждому хотелось узнать, как стрелял. Мешковатый Бондарь нервничал.