- Не будем терять времени, - сказал командир бригады. - Я и Шерстнев пойдем в четвертую роту, Кетлеров и Трусов - в пятую, а вы, товарищ Путилов, берите на себя шестую.
Капитан Сукач вызвался сопровождать Симоняка. Шагал первым, прекрасно ориентируясь в заснеженном, гудящем лесу. Чувствовалось, что он всё хорошо знал здесь.
Казарма четвертой роты высилась снежным сугробом на окраине Лаппвика.
- Стой, кто идет?
- Свои.
Из темноты возник часовой в длинном тулупе, с винтовкой в руке. Узнав Сукача, пропустил в казарму.
Командир бригады приказал поднять роту по тревоге. Сам он остановился неподалеку от входа и молча наблюдал за тем, как люди, вскакивая с постелей, поспешно натягивают сапоги, бегут за шинелями, быстро разбирают оружие из пирамид.
В казарму влетел ротный Хорьков. Он порывисто дышал и, озабоченно поглядывая на часы, торопил командиров взводов и отделений.
Из раскрытой двери в помещение врывалось холодное белесое облако, которое словно поглощало людей, один за другим покидавших казарму.
Выход был один. В дверях образовалась толчея.
Хорьков подбежал, сердито крикнул:
- Сержант Бондарец! Поворачивайтесь веселей. Всех задерживаете.
Провожая взглядом чуть прищуренных глаз пробегавших мимо него людей, Симоняк думал: понимают ли они, почему он поднял их глубокой ночью, почему особенно часто наведывается сюда, к Лаппвику? Из трех батальонов, расположенных вблизи границы, второму комбриг отводил самую ответственную роль - в случае боевых столкновений наглухо закрыть сухопутный вход на Ханко. Симоняк не раз, склонившись над картой полуострова, размышлял о возможных направлениях удара противника. Ему становилось ясно, что прежде всего это может произойти у Лаппвика: тут, среди обомшелых гранитных скал, минуя торфяные болота, тянутся железная дорога и единственное шоссе, по которому только и могут двигаться танки, артиллерия.
Ротный, пропустив последних солдат, выбежал в морозную темь. Рядом с казармой, на полянке, построились взводы. Прибывшие с комбригом командиры начали проверку: смотрели, как одеты солдаты, всё ли необходимое захватили с собой, готовы ли вести бой.
- Рота поднялась за семь минут, - доложил Хорьков. В его голосе звучали нотки удовлетворения.
- Семь минут? Не многовато ли, старший лейтенант? Хорьков удивленно посмотрел на командира бригады:
- Это ведь всегда считалось хорошим временем для роты, товарищ полковник.
- Неплохо, только не для вас. Вы ведь уже воевали?
- Пришлось...
- Стало быть, знаете, что за семь минут может сделать противник. А граница рядом. Вот из чего нужно исходить... А сейчас ведите роту в казарму. Вон как вьюга разыгралась.
Ветер яростно отряхивал снег с высоких сосен. Мохнатые хлопья кружились, плясали в воздухе и, опускаясь на землю, заметали все дороги и тропы. Полковник вслед за ротой вошел в казарму. Рядом с ним шагал Шерстнев. Снег густо облепил его с головы до ног.
- Может, отсюда на остров Германсе махнем? - сказал Симоняк. - Как думаете?
Шерстнев не понял, всерьез спрашивает комбриг или шутит. Скорее шутит. Попробуй туда добраться в этакую непогодь. Но ответил спокойно:
- Поедем, товарищ полковник.
Этого не напугаешь, - подумал Симоняк. - Хлопотная армейская жизнь, как и шинель, ему по плечу. Рассказывают, он хорошо командовал батальоном. И в штабе бригады на месте. Понадобится, можно назначить командиром полка, он не подведет.
В казарме повзводно выстроились солдаты. Командир бригады сказал:
- Благодарю вас за хорошую службу. Да не всех. Тут мне доложили про некоторые грешки. Один из вас даже ухитрился в сапоги без портянок влезть. Было дело?
- Было, - послышался глуховатый голос.
- Пусть нам этот боец покажется.
Из строя вышел Бондарь:
- Торопился я, товарищ полковник. Не хотел отделение подводить.
- А вот и подвел. Ишь, без портянок на мороз выбежал. Хорошо, что тревога учебная. А если боевая? Пришлось бы позиции занимать, гляди - и ноги отморозил.
Комбриг поинтересовался:
- А кормят-то как?
- Жаловаться не можем.
- В самом деле? А не получается у вас так же, как в одном полку. Приехал в батальон генерал, спрашивает: Сытные ли обеды? - Вполне, - отвечают солдаты, даже остается. - А куда вы остатки деваете? - Как куда? Доедаем. - А после этого сыты? - От прибавки бы не отказались...
Слова комбрига вызвали громкий смех.
- И так бывает... Ну что ж, скоро завтракать. Где у вас кухня, старший лейтенант?
Над большими лужеными котлами батальонной кухни поднимался белый пар, пахло поджаренным луком, лавровым листом.
Около плиты с большим черпаком в руках стоял чернявый парень в белом халате и в белом приплюснутом колпаке. Увидев гостей, он браво представился комбригу.
- Бархатов? - переспросил Симоняк. - Знакомая фамилия. Постой, не Федором ли звать?
- Федор.
- Мать в Ленинграде?
- Так точно, товарищ полковник.
- На фронте пулеметчиком воевал?
- Так точно! - Бархатов растерянно смотрел на комбрига.
- Может, колдуном меня считаешь? Дело, брат, проще.
Полковник рассказал о встрече с матерью Бархатова.
- Редко ты ей писал. А сейчас как?
- Тоже не часто. Как-то не о чем писать.
- Напиши, что жив, здоров. Мать и этому будет рада. Понял?
Бархатов смущенно кивнул головой.
- И еще объясни мне, как ты, пулеметчик, кашеваром заделался?
- По случайности, товарищ полковник. Попал в этот батальон, а повара тут не оказалось. Я и вызвался обед приготовить. Не на сухом же пайке сидеть. Получилось. Так с той поры и командую на кухне.
- Показывай, что солдатам на завтрак приготовил. На столике перед Симоняком появилась тарелка с гречневой кашей, заправленной поджаристыми шкварками.
- Казацкая еда, - заметил, попробовав кашу, Симоняк. - Черпаком хорошо воюешь. Но о пулемете не забывай.
- На стрельбище не отстаю от других.
Взглянув на звонко тикавшие ходики, комбриг заторопился. Не любил он опаздывать. А в батальонном штабе уже собирались командиры на разбор ночной тревоги.
4
Дачный домик, приспособленный под штаб батальона, отапливался железной печуркой. Пока в ней потрескивали дрова, было тепло, но стоило огню погаснуть - домик сразу выстывал.
Майор Путилов, едва переступив порог, распорядился подбросить дров в прожорливую буржуйку.
- Прицел у тебя точный, Савелий Михайлович, - сказал Трусов. - Проверяющие отогреваются, глядишь, и помягче станут.
- Разве вас этим отогреешь...
Путилов сел к столу, распахнул шинель. Как-то невольно всплыла в памяти другая проверка, от которой в его жизни многое зависело.
Шел декабрь тысяча девятьсот тридцать девятого года. В районе озера Муола-ярви на Карельском перешейке полк вел бои за линию Маннергейма. Участок попался трудный. Батальоны понесли значительные потери. Полк растянулся широким фронтом, некоторые участки занимали лишь малочисленные группы, они не имели меж собой локтевой связи. Воспользовавшись этим, вражеские автоматчики просочились в тыл артиллерийских позиций полка. Батарейцы, к счастью, не растерялись, встретили финнов картечью, те начали отходить и наткнулись на полковой штаб...
Полдня начальник штаба Путилов, его помощники, бойцы комендантского взвода, писаря, телефонисты отбивались от врага. И не только отбивались. Мало кто из неприятельских автоматчиков ушел живым.
Дивизия и армия потребовали объяснений - как так случилось, что противнику удалось прорваться к полковому штабу.
Командир полка был убит, и начальнику штаба пришлось весь удар принять на себя. Он извелся, сочиняя доклад.
Через сутки в полк приехал представитель фронта майор Симоняк. Суровый и неулыбчивый, склонив голову, он молча, не перебивая, выслушал Путилова, делал какие то пометки в блокноте. Потом потребовал карту с обстановкой, внимательно рассмотрел ее.
Путилов ничего не приукрашивал, рассказывал всё без утайки. Пожимая на прощанье руку начальника штаба, проверяющий, видно, почувствовал его волнение.