Всё же афишировать свои симпатии перед министром Латвийского уезда Савинков не хотел. Деловито и отчуждённо, разумеется на французском, потребовал:
— Двух девочек, мадам. Симпатичных.
Девочки не замедлили явиться на зов хозяйки. Были они само собой русскими; само собой с французскими именами — Жаклин и Луиза.
Савинков жестом завсегдатая выбор предложил сделать другу-министру. Тот хоть и был где-то женатым, но в скитаниях по Европам, видно, проголодался, не стал привередничать, а просто выдернул за руку более упитанную Жаклин и отбыл в её служебный альков.
Не стоило подводить хозяйку перед её девочками — всё-таки легки на язык, как и на всё остальное. Он приобнял доставшуюся ему Луизу, тоже увёл следом по коридору. Расположение двух этих совмещённых квартир он знал хорошо. Друзья российские приезжали, варшавские и бог знает ещё какие.
Надо отдать должное мадам Катрин — содержала она своих девочек в чистоте и порядке. Кровать с белоснежными простынями, уже предупредительно раскрытая. Цветы на ночном столике. Бутылка вина и печенье на столе обеденном. Розовый халатец на вешалке, в который Луиза без лишних слов и облачилась. Да они и не говорили ничего — слова здесь недорого стоили, за слова посетители не платили. Единственное, что спросил Савинков:
— По-русски?
Луиза утвердительно кивнула.
— Откуда, если не секрет?
— Из Пскова.
— Значит, мы псковские?
Опять только кивок подвитой головки, надо сказать, совсем не дурной. Зря военный министр изголодавшейся Латгаллии поспешил броситься на толстушку.
— Да умеешь ли хоть ты говорить, дорогая?
— Умею. Я на Высших женских курсах училась.
— Бестужевка?
— Лучше сказать — бесстыдница, — впервые улыбнулась она, да так хорошо, что Савинков решил изменить своей приятельнице-хозяйке.
Он выпил вина и стал неторопливо раздеваться. Железо мешало, в эти минуты полузабытое. Браунинг даже брякнулся на пол.
— Я не ограблю вас. Сложите свою артиллерию... сюда хотя бы, — указала она на близкий подоконник.
Савинков поймал себя на мысли, что ему приятно повиноваться.
— Располагайтесь... пока... Я быстренько.
С чего-то поёживаясь, Луиза промела полами халатика до ширмы и скрылась за ней. Оставалось только удивляться: надо же, здесь ещё стесняются!
Вернулась враспашку, ко всему открыто готовая. Халатец ничего не скрывал, только подчёркивал алой прозрачностью какую-то скрытую обречённость.
— Мне за ночь полагается обслужить двух клиентов, — объяснила она свою расторопность.
— Полагается так полагается. Вторым тоже буду я.
Савинков никогда не увлекался борделями, имел в виду их про запас разве что для Бронштейнов да министров самостийных уездов, но тут было что-то и от увлечения. Он поцеловал, уже в кровати, молчаливо изготовившуюся Луизу и спросил:
— Вы чего-то боитесь?
— Да, — был скорый ответ.
— Я вправе спросить — чего?
— У меня первый рабочий день... ночь, вернее... Не удивляйтесь, в свои двадцать лет я всё ещё девочка. Мадам Катрин этого не знает. Пожалуй, она и на работу меня не взяла бы. Не выдавайте.
— Я, конечно, не выдам, — поразился Савинков непредвиденному случаю, — но я не хочу приобщать вас к лику падших женщин.
— Не вы, так другой. У меня нет выхода. Отца-подполковника застрелили в нашем имении у меня на глазах, мать изнасиловали, и она тут же повесилась. А я убежала... У меня быстрые ноги.
— Быстрые... о, господи. Значит, я?
— Не вы, так какой-нибудь пьяный русский купчик... прогнивший парижский Гобсек.