Рука Гавроша Последнего чертила роковые письмена:
«15 августа 1924 г.
На крестьянской телеге сложены чемоданы. Мы идём за ней следом. Ноги вымочены росой. Александр Аркадьевич двигается с трудом — он болен. Сияет луна. Она сияет так ярко, что можно подумать, что это день, а не ночь, если бы не полная тишина. Только скрипят колеса. Больше ни звука, хотя деревня недалеко.
Холодно. Мы жадно пьём свежий воздух — воздух России. Россия в нескольких шагах от нас, впереди.
— Не разговаривайте и не курите...
На опушке нас окликают:
— Стой!
Польский дозор. Он отказывается нас пропустить. Мы настаиваем. Люди в чёрных шинелях начинают, видимо, колебаться. Борис Викторович почти приказывает, и мы проходим.
Фомичёв вынимает часы. Без пяти минут полночь. Чемоданы сняты с телеги. Возница, русский, плохо соображает, в чём дело. Но он взволнован и желает нам счастья. Теперь мы в мокрых кустах. Перед нами залитая лунным светом поляна. Фомичёв говорит:
— Сначала я перейду один. Андрей Павлович ждёт меня на той стороне.
Он уходит. Чётко вырисовывается на белой поляне. Вот он её пересёк и скрылся. Через минуту вырастают две тени. Они идут прямо на нас.
— Андрей Павлович?.. — спрашивает Борис Викторович, близоруко вглядываясь вперёд.
Двенадцать часов назад Андрей Павлович в Вильно расстался с нами. Он поехал проверить связь с Иваном Петровичем, красным командиром и членом нашей организации.
Мы берём в руки по чемодану и гуськом отправляемся в путь. Из лесу выходит человек. Это Иван Петрович. Звенят шпоры, он отдаёт по-военному честь. Сзади кланяется кто-то ещё.
— Друг Сергея, Новицкий, — представляет Андрей Павлович. — Он проводит нас до Москвы.
Мы выехали в Россию по настоянию Сергея Павловского. Он должен был приехать за нами в Париж. Но он был ранен при нападении на большевистский поезд и вместо себя прислал Андрея Павловича и Фомичёва.
Фомичёв — член ПСП и связан с Борисом Викторовичем с 1917 г.
Я смотрю на Новицкого. Он похож на офицера. На молодом, почти безусом лице длинная, клинышком, борода.
Мы идём быстро, в полном молчании. За каждым кустом, может быть, прячется пограничник, из-за каждого дерева может щёлкнуть винтовка. Вот налево зашевелилось что-то. Потом направо. И вдруг всюду — спереди, сзади и наверху — шумы, шорохи и тяжёлое хлопанье крыльев. Звери и птицы...
Пролетела сова. Это третий предостерегающий знак: утром разбилось зеркало и сегодня пятница — дурной день.
Мы идём уже больше часа, но усталости нет. Мы идём то полями, то лесом. Граница вьётся, и мы мало удаляемся от неё. Но вот в перелеске тарантас и подвода. Лошади крупные — «казённые», говорит Иван Петрович. Андрей Павлович и Новицкий достают шинели и полотняные шлемы. Шлемы по форме напоминают германские каски. Борис Викторович, Александр Аркадьевич и Андрей Павлович переодеваются. Их сразу становится трудно узнать.
Я шучу:
— Борис Викторович, вы похожи на Вильгельма Второго.
Александр Аркадьевич лежит на подводе. Рядом с ним на своих вещах Фомичёв в дождевике и нашлёпке. Он говорит, не умолкая ни на минуту. Он типичный пропагандист. Иван Петрович с револьвером на поясе садится на козлы.
Борис Викторович, Новицкий и я размещаемся в тарантасе. Андрей Павлович правит. Маленького роста, широкоплечий и плотный, с круглым, заросшим щетиной лицом, в слишком длинной шинели, он имеет вид заправского кучера. Я смотрю на него и смеюсь.
До Минска нам предстоит сделать 35 вёрст.
Деревня. Лают собаки. Потом поля, перелески, опять поля, снова деревня. И опьяняющий воздух. А в голове одна мысль: поля — Россия, леса — Россия, деревни — тоже Россия. Мы счастливы — мы у себя.
Высоко над соснами вспыхнул красноватый огонь. Что это? Сигнал? Нет, это Марс. Но он сверкает, как никогда.
Дорога скверная, в ямах. На одном из поворотов тарантас опрокидывается. Мы падаем. Андрей Павлович по пословице — «на все руки мастер». Он починяет сломанную оглоблю, и мы снова едем. Так, не останавливаясь, мы едем всю ночь.