За спиной хлопнула дверь. Юва обернулась и увидела брата. В руках у него тоже был стакан. Он улыбнулся и сел рядом с ней на ступеньку.
— У тебя хорошее настроение, — подметил Кай.
— Естественно! — она улыбнулась во все зубы.
— Джек неплохой парень. Зря ты с ним так, — с толикой грусти и осуждения произнес брат, и сделал глоток лимонада.
Улыбка поползла с лица Ювы.
— А что я сделала? — фыркнула она пренебрежительно.
— Ты знаешь, что ты сделала, — Кай неодобрительно скосил на нее взгляд и осушил стакан. — Это было очень по-детски.
Юва вздохнула.
— Ну и пусть. Это не моя вина. Нечего было сватать мне всяких…
— Юва, перестань воспринимать замужество как тюрьму. Никто не хочет тебя ущемить.
— Я… — она собиралась возразить, но не смогла. Отчасти это было правдой. А может, и не отчасти вовсе. — Я просто хочу…
Договорить не получилось. Всё, что Юва определяла для себя как желание, — ферма. Жить на ферме, любить ферму, заботиться о ферме. Ферма, ферма, ферма…
— Ты уже достаточно выросла, Юва. Тебе пора полюбить что-то ещё, кроме кур и коров. Не нужно искать, кого-то специально. Просто прислушайся к сердцу, впусти кого-то ещё кроме… фермы, — на последнем слове брат скривился и поднялся. — Завтра утром я уезжаю в академию. Спокойной ночи.
— Спокойной, — Юва вяло помахала ему рукой, задумавшись.
Впустить кого-то в сердце? Но там и так уже есть… кто-то. Родители, например. Кай, младшие, даже вредная Санна и та там есть. Зачем пускать кого-то еще?
Из дома раздался смех. Юва привстала, повернула голову и бросила взгляд на окно. В нем было видно, как отец щекочет маму, а она заливисто смеется, пытаясь вывернуться из рук. Большой живот оказался между родителями, и папа вмиг успокоился. Положил широкую мозолистую ладонь на округлость и любовно погладил.
Юва попыталась представить себя на их месте. Если бы она и хотела быть в браке, то вот в таком: полном любви и смеха. Но сколько бы ни представляла, никак не могла сложить цельную картинку. И от этого вдруг стало одиноко. Одиночество, в отличие от счастливого замужества, рисовалось очень четко.
Что, если она никогда никого не сможет полюбить? Что, если ее отклонение сделает жизнь холодной и пустой? Будут коровки, собачки, лошади, индюшки, но не будет вот такой теплой семейной любви.
Глаза увлажнились… Она совершенно точно не хотела быть одинокой. Не хотела. Но и пустить кого-то в сердце было трудно. Что, если она испытает разочарование вместо любви? Что, если окажется, что ей никто не нужен? Что, если она не сможет полюбить так же сильно, как любит свою ферму, ила даже больше?
Но Юва понимала: все уедут. И дело не в том, что они покинут дом. Родители в старости покинут ее, умерев, братья женятся, сестры выйдут замуж. А она навсегда останется здесь, одна. Не в силах бросить место, которое, так или иначе, сделает ее одинокой.
Той ночью Юве не спалось. Слова Кая проникли глубоко в ее сердце и проросли там. Она хотела бы выкорчевать эти мысли из головы, как сорняки, и, наконец, уснуть, но не могла.
Юва вертелась и постоянно терла влажные от слез глаза. Всё рисовала в голове картинки, в которых выходит замуж, обзаводится ребенком. Она отчаянно пыталась примерить на себя такую жизнь, но всегда выходило только что-то одинокое и неполноценное.
В конце концов, она задремала и во сне видела кошмар, в котором стоит у алтаря в белом платье одна, держит новорожденного на руках, и рядом никого, сидит старухой на лавке под окном, смотрит на свой сад, в котором даже сорняки не растут, и, в конце концов, остается в полном одиночестве на пустыре. И только по высохшей речке понимает, что этот пустырь без капли жизни — ее ферма.
Юва подскочила на кровати, когда солнце только начало подниматься над горизонтом, развеивая утренние сумерки.
Голова гудела. Комната казалась такой душной, что и не вздохнуть. Юва кинулась к окну и резким движением отворила его.
Утренняя прохлада ворвалась в дом.
Она сделала глубокий вдох и выдох. Сердце в груди колотилось, как сумасшедшее. Юва осела на пол под окном, прижала к груди колени и тихо всхлипнула.
Как же ей быть? Одна не сможет, но и не нужна никому. Никто ее такую не полюбит, а другой ей не быть.
Она всегда будет одна. Всегда.
Юва умылась холодной водой. Съела полусухую вчерашнюю лепешку, запила ее молоком, оделась, вышла на улицу и принялась за привычные домашние обязанности.
В это утро всё вокруг будто льнуло к ней в попытке приласкать и пожалеть: собаки терлись об нее носами, курочки жались к ногам, коровки лезли лизаться. Она обнималась с каждым животным, которое само стремилось к ней и каждому приговаривала, что ни за что не бросит. Никогда. Становилось и спокойнее, и тоскливее одновременно.