Эту работу доверили бывшему генералу КГБ и бывшему демократу Олегу Калугину. Пикантность ее в глазах Мэйджора заключалась в том, что Калугин, давая пояснения на «Шпионских маршрутах», как бы заново продавал уже проданных им агентов и сотрудников внешней разведки России. Он упивался ролью Евно Азефа, излагая массу новых подробностей из жизни своих жертв - вымышленных и бесполезных, как и само существование Калугина. Не понимал, что если предательство сделалось равным жизни, то не стоит и рта раскрывать, но втайне рассчитывал, что когда-нибудь доведется предать еще раз, по-настоящему.
Однако чаще всего ему поручали другую работу. Дэвид Мэйджор, не имея в виду обязанности дворника, называл ее грязной. Калугин угодливо соглашался. Он готов был и к такой работе. Собственно, чистой у него никогда и не было.
Заменив разум рефлексами пищеварения, Калугин сменил и маску. Лунообразное, искательно-напряженное лицо его примелькалось преподобному Джону Донну. Особенно назойливым это лицо смотрелось после коротких и чрезвычайно обильных январских снегопадов, когда прихожан было совсем немного. Но и тоже не сразу заприметил эту ищущую назойливость, а лишь когда узнал об исчезновении или гибели Уильяма Гарфилда. Лицо как бы несло отпечаток прошлых и будущих неприятностей, и святой отец попытался было изъять его из мимолетного обзора, как изъял Колумб лишний континент, мешавший ему поверить в открытие Америки.
Бледное, рыхлое пятно не изымалось из обращения, оставаясь печатью сомнений, приложимой ко всему, в чем сомневаться не полагалось: «Не ты ли, Гавриил, среди зимы подул в трубу, а кто-то громко лает?.. Нет, это я, твоя душа, Джон Донн. Не я смеюсь - то плачешь ты, Джон Донн, покуда снег валит на спящий дом...»
Лицо маячило, как филин на суку, принюхиваясь вислым, крючковатым носом к неизреченному слову - так казалось преподобному в домашнем полусне, а на службе он скорбно щурился, снова и снова обнаруживая среди знакомых лиц эту порченую образину: «Звезда сверкает. Мышь едет с повинной. Лежат в своих гробах все мертвецы. Здесь я одна, твоя душа, Джон Донн, скорблю в небесной выси. Не я рыдаю - плачешь ты, Джон Донн».
Трудно сказать, кто острее чувство-вал невыразимую скорбь - настоятель Национального кафедрального собора или безвременно покинувший этот мир его друг - поэт Иосиф Бродский. Поэт уснул. И крепко спит за ним другое - слава. Спят беды все. Страданья крепко спят. Пророки спят. Белесый снегопад в пространстве ищет бледное пятно. И находит.
6 апреля 2001 года преподобный Джон Донн отпевал убиенного большого человека в разведывательном сообществе США - Рика Януцци. Что такое Национальный совет по разведке, святой отец плохо себе представлял, но знать лучше тоже не стремился. Не должности отпевал и не званиям грехи отпускал, эта понимать надо. Лунообразный незнакомец не понимал. Поводя вислым носом, он призывал святого отца стать на сторону интересов национальной безопасности и без утайки поведать, о чем исповедовался перед смертью Уильям Гарфищ, и был ли ревностным христианином Рик Януцци. Скрывая отвращение деланным безразличием, Джон Донн отвечал, что хранить тайну исповеди - это в сущности то же, что стоять на страже национальных интересов.
- У каждой службы - своя валюта, - пришелец обнажил гниловатые зубы. - Меня интересуюттолько имена. Гарфилд или Януцци называли на исповеди какие-нибудь имена? Может быть, русские? Это очень важно, святой отец.
- Ступайте, сын мой. Вы требуете от меня невозможного.
- Это требует от нас с вами гражданский долг.
- Я служу Богу.
- Понимаю, что мы не в Диснейленде, но и вы должны понять, что... Короче, служба окончена, у нас с вами приватная беседа, не так ли? Парочку имен назовете, и я больше никогда не потревожу вас. С кем был связан Януцци? Нам известно, что здесь у вас часто бывали русские дипломаты...
- Довольно! Уходите!..
- Ухожу, святой отец, уже ухожу. Вы только дайте мне знак. К югу от нас российское посольство, совсем недалеко... И вот - Януцци... Да или нет?
- Вон отсюда! - отчетливо произнес Джон Донн. - Или я вызову полицию.
- Бога ради, обойдемся без копов!.. Прощайте, святой отец. Я лишь желал избавить душу Януцци от грехов, которые множат страдания. Я ведь ничего не требовал. Мы просто не поняли друг друга. Сожалею... Меня интересовали всего два имени - Кэтрин Грэм и Виктор Черкашин...
Оставшись один, Джон Донн бессильно опустился в кресло. Вероятно, имена, названные нагловатым соглядатаем, были известны ему, а тяжесть услышанного от Рика Януцци на исповеди оказалась невыносимой для него самого: камо грядеши, Америка?..
Из газет стало известно о последних словах Януцци. Они не воспринимались как предсмертная запись - просто пришедшая на ум мысль. Но для Джона эта запись открывала больше, чем способны были увидеть в ней следователи или журналисты, потому что это были слова, услышанные некогда Джоном Д онном от Иосифа Бродского: «Мудрых отличает то, чего они не делают». Преподобный Джон добавил от себя: «Я не желаю тебе мудрости, сын мой. Я желаю тебе мужества». И Рик Януцци воспроизвел их на своем сайте. На следующий день его убили.
Официальная версия о самоубийстве отпала сама собой, никто больше не настаивал на ней. Правда, легче не стало оттого, что молча отвергли лажную версию, не выдвигая никакой другой. И снова возник Бродский с его провидческой «парой башен»: «Но этот груз тебя не пустит ввысь, откуда этот мир - лишь пара башен да ленты рек, и где, при взгляде вниз, сей страшньай суд тебе совсем не страшен...»
Преподобный отец Джон раздумывал над тем, кто станет следующей жертвой. Без вежих усилий пришла и поселилась мысль о Кэтрин Грэм. Эта веселая вдова способна отшелушить от текущего процесса малейшую примесь имперской лжи. Свое кипучее негодование «имперским президентом» она разложила по попочкам в ките «Личная история» за которую получила Пулитцеровскую премию. Ни одна из ее историй не была личной - это история Америки. Как «пара башен» Бродского, которым не устоять.
Рик Януцци разговаривал с Кэтрин в день исповеди 2 апреля, объяснив причину, по какой он не может поступить, как мудрый человек, а сделает то, чего ожидали бы от мужественного, и Кэт наверняка поняла его. Прощаясь, Рик сказал: «Мы все уже не люди, Кэт. Мы - пеликаны в пустыне».
В июле умерла Кэтрин Грэм, а в декабре не стало Джона Донна. Бледная смерть шествовала за ними по пятам, принюхиваясь вислым, крючковатым носом к неизреченному слову: «Не та ль во тьме прикрыла взор рука, которая повсюду здесь маячит?.. Пусть мысль дика, но слишком уж высокий голос плачет. Не я рыдаю - плачешь ты, Джон Донн...»
Ничто так не истощает здравый смысл, как неразгаданные тайны исторических катастроф. Но поверить в апреле или даже в июле 2001-го, что с 11 сентября начнет свой отсчет новая и позорная история Америки, было столь же невозможно, как и за день до манхэттенской трагедии.
Никто из действующих или бездействующих лиц не мог представить себе, что все начнется именно так, как оно началось. Большинство относительно посвященных предполагало за этими хитросплетениями исчезновений и смертей некую мистификацию, включающую в себя спасительную подмену одного понятия другим. Репортеры будут снимать для истории картину небывалого спектакля: «Война и мир на Манхэттене», и здесь возможны лишь отдельные неприятные случайности и производственные травмы, не предусмотренные сценарием.
Тех, кто уже твердо знал, хотя и тоже сомневался, что там будут взрываться, гореть и рушиться не картонные декорации Голливуда, настигала неслышная версия жизни - самоубийство. Или громкий арест с обвинением в государственной измене, как в случае с Хансеном или с Эрлом Питсом, или еще с кем-то рангом пониже, не удостоенным внимания прессы.