— Вы арестованы за убийство нашего блистательного Президента, — говорит она.
Она поднимает пистолет и стреляет в Джона. Потом в маму. Я кричу во весь голос. Кричу так громко, что лопаются голосовые связки. Затем все погружается в черноту.
Меня пронзает боль. Теперь мне десять. Я в лаборатории Центральной лос-анджелесской больницы, заперт вместе с другими. Сколько нас здесь, и не сосчитать. Все мы пристегнуты к каталкам, ослеплены ярким светом. Надо мной склоняются доктора в респираторах. Я прищуриваюсь. Почему они не дают мне уснуть? Свет такой яркий — я ощущаю… разум медленно влечет меня по затянутому туманом морю.
Я вижу скальпели в их руках. Они вполголоса обмениваются кучей непонятных слов. Потом что-то холодное и металлическое впивается в мое колено, я чувствую, как выгибается моя спина, и пытаюсь закричать. Но не могу издать ни звука. Я хочу сказать, чтобы прекратили кромсать мне колено, но тут что-то пронзает затылок, и боль разгоняет все мысли. Поле зрения сужается до туннеля ослепительной белизны.
Потом я открываю глаза и понимаю, что лежу в подвале. Здесь слишком жарко. Я жив по какой-то странной случайности. От боли в коленке я чуть не вою, но знаю: надо молчать. Вижу вокруг темные фигуры, большинство из них лежит бездвижно, а взрослые в больничных халатах ходят вокруг и осматривают их. Я тихо лежу с закрытыми глазами, оставив только узкие щелочки. Наконец люди выходят из помещения, и тогда я рывком вскакиваю на ноги, отрываю штанину, чтобы перетянуть кровоточащую ногу. Я бреду в темноте на ощупь, наконец добираюсь до двери, ковыляю по темной улочке. Потом выхожу на свет и вижу Джун — собранная и бесстрашная, она протягивает мне руку помощи.
— Идем, — шепчет она, обнимая меня за талию.
Я прижимаю ее к себе.
— Ведь мы вместе? Ты и я?
Мы выходим на дорогу, и госпиталь остается позади.
У всех людей на улице светлые кудряшки Идена, сквозь которые просвечивают окровавленные прядки. Посреди каждой двери, мимо которой мы проходим, намалеван красный крест с черточкой. Это означает, что все местные жители поражены чумой, вызванной штаммом-мутантом. Мы идем и идем по улицам. Идем, кажется, уже несколько дней. Воздух плотный, как патока. Я ищу дом моей матери. Вдали виднеются сверкающие города Колоний, они манят меня, обещают лучший мир, лучшую жизнь. Я возьму туда с собой Джона, маму, Идена, и мы вырвемся из цепкой хватки Республики.
Наконец мы подходим к дому моей матери, но, распахнув дверь, я вижу пустую гостиную. Мамы нет. Джон мертв. Его застрелили солдаты, вдруг вспоминаю я. Оглядываюсь, но Джун исчезла, я стою в дверях один. Нет, еще остался Иден. Он лежит в кровати. Когда я подхожу, он открывает глаза на звук моих шагов и протягивает ко мне руки.
Но глаза у него не голубые. Они черные, потому что радужки кровоточат.
Я медленно, очень медленно возвращаюсь из темноты. Основание шеи пульсирует — так случается, когда я отхожу от приступа головной боли. Я знаю, что видел сны, но запомнилось мне только не прошедшее еще до конца чувство страха, чего-то ужасного, прячущегося за запертой дверью. Под головой подушка. От руки тянется трубка, стелется по полу. Все передо мной как в тумане. Я пытаюсь его прогнать, но вижу лишь край кровати и ковер на полу. На нем сидит девушка. Ее голова покоится на постели. По крайней мере, мне кажется, что передо мной девушка. На миг в голову приходит мысль: Иден — Патриоты каким-то образом спасли его и доставили сюда.
Фигура шевелится, и теперь я вижу: это Тесс.
— Эй, — бормочу я; язык едва ворочается во рту. — Что происходит? Где Джун?
Тесс хватает меня за руку и встает, в волнении забывая ответить.
— Ты очнулся, — говорит она. — Ты… как ты?
— Потихоньку.
Я хочу прикоснуться к ее лицу — я все еще не уверен, снится она мне или нет.
Тесс оглядывается, чтобы убедиться, что в комнате больше никого нет. Она подносит палец к губам:
— Не волнуйся. «Потихоньку» продлится недолго. Врач сказала, что все прошло успешно. Скоро будешь как новенький, и мы сможем отправиться на фронт и убить Президента.
Я вздрагиваю: слово «убить» так легко срывается с ее губ. Еще мгновение — и я понимаю, что нога не болит, совершенно не болит. Я пытаюсь приподняться и посмотреть, и Тесс подсовывает подушки мне под спину, чтобы я мог сесть. Преодолевая страх, я кидаю взгляд на свою ногу.