Я честно выполняла свою работу и готовила репортаж, много снимала и записывала. Илья был рядом со мной каждую минуту. Он показывал мне уничтоженные обстрелами окрестности, рассказывал о том, какой подвиг совершает его рота каждый день, сдерживая рубеж, так что материала набралось предостаточно. А еще он меня целовал. Много, неумело, жадно, сильно, но я таяла в его объятиях, растекалась и плавилась, позволяя делать со мной все, что хочет.
От его командира и сослуживцев не укрылись наши глубокие и взаимные чувства. Все они прекрасно понимали, что между нами происходит, но тактично не нарушали нашу хрупкую идиллию, позволяя побыть вдвоем. На войне даже короткая возможность быть рядом с любимым человеком приравнивается к чуду.
Илья и оказался моим чудом. Моим светом, моей радостью, моим счастьем и, кажется, той самой единственной любовью. Как я это поняла? Сама не знаю. Просто в какой-то момент я поймала себя на мысли, что меня тянет к этому мужчине мощным магнитом. Мы тогда сидели на небольшом пятачке отвесной скалы и смотрели вниз на полуразрушенный город, больше похожий на кадры из фильмов об апокалипсисе. Илья развалился на невысокой траве и с довольной улыбкой выигравшего в лотерею миллион победителя закрыл глаза. А я, прикрывая ладонью распухшие от жадных поцелуев губы, пыталась унять странное желание отдаться этому мужчине прямо сейчас, здесь, на краю скалы. Раньше я представляла, каким будет мой первый опыт в постели, и всегда мои мечты сводились к большой уютной кровати. На самом же деле и колючая трава покажется мягкой периной, если только рядом будет любимый человек. Никогда раньше я не чувствовала ничего подобного, и оттого было еще горестнее.
Я подняла казенный фотоаппарат, которым только что снимала с высоты каменные останки несдавшегося города, и навела объектив на Илью. Защелкал затвор, позволяя мне запечатлеть этот миг в вечности.
-Я ждала тебя… - говорила я и не верила. – Все эти годы подсознательно ждала, что ты выполнишь свое обещание и вернешься ко мне.
-Прости. Я тебя обманул и подвел, - Илья чуть дернул уголками губ, и шрам на его щеке тоже дернулся. Он весь, весь в шрамах от ранений – одному Богу известно, как он еще жив! Видимо, у Ильи очень мощный ангел-хранитель.
В наш последний вечер перед моим отъездом мы даже на общий ужин не пошли, хотя гуманитарная помощь передала вместе с медикаментами вкусные домашние пирожки к чаю. Теплая домашняя еда в военном гарнизоне считается чем-то вроде деликатеса среди пайков и консервов, но мы с Ильей даже не задумывались о том, чтобы набить желудок. Нас вообще не интересовало ничего, кроме скорой разлуки. Я даже не смогла сдержать подступающие к уголкам глаз щиплющие слезы, которые, конечно же, не укрылись от Ильи. Уже ставшими привычными и родными поцелуями он попытался успокоить меня, не догадываясь, что совсем скоро нас ждет расставание. И не на время его службы, а навсегда…
Эта неделя на границе между миром и войной – все, на что расщедрилась для нас судьба. Больше подарков не будет. Только потери.
Я плакала, когда мы медленно снимали друг с друга одежду. Я плакала, когда Илья неуклюже уложил меня на низкий диван и лег сверху, согревая меня в своих объятиях. Я плакала, когда он очень осторожно, будто боясь навредить, вошел в меня. И лишь когда Илья медленно задвигался во мне, причиняя своими движениями легкое неудобство, я все же смогла отдаться во власть чувственных ощущений полнейшего единения с мужчиной. И даже кончили мы одновременно, словно подтверждая этим слиянием нашу взаимную любовь и общую целостность. Целостность, на которую мы оба не имеем никаких прав.
Когда все закончилось, и Илья откинулся на спину, притягивая меня за собой, я положила голову ему на грудь и, проведя пальцами по особенно большому и глубокому шраму на груди, все же набралась смелости признаться в своей слабости:
-Ольга беременна.
Я всем телом почувствовала, как Илья напрягся. Слова, сказанные после всего, что только что между нами произошло, неожиданно больно ударили, в самое сердце, в эпицентр всех чувств и эмоций, и зажали их в железных тисках. Крепкая сталь так сильно стиснула грудь, что даже дышать вдруг стало нечем.