Оля ответственность не несла, и я это видел. С самого утра и до позднего вечера она пропадала на работе, по крайней мере, так она объясняла свое отсутствие, а Соня оставалась с няней. Вот так мы и сошлись с дочкой – две неприкаянные души, оставленные на чужих людей. Поначалу Сонечка боязливо относилась ко мне, стеснялась. А потом принесла книжку со сказками и попросила прочесть одну из них. В какой-то момент она положила свою белокурую головку мне на плечо и уснула, и я впервые порадовался, что не один в этом мире. Что я еще кому-то нужен, пусть даже для того, чтобы сказки читать.
Ольге же я был не нужен, чувствовал, как мешаю ей костью в горле. Но стоило мне заговорить о разводе, как услышал:
-Илья! Нам нельзя разводиться! Просто нам… - жена замялась: - нужно время, чтобы вновь привыкнуть друг к другу.
Но привыкнуть – значит проводить друг с другом время, а Оля едва ли не круглосуточно была занята вне дома. Я не настаивал на ее присутствии, сам потихоньку начал вставать, делать первые шаги, ходить по квартире… все ждал, когда окончательно окрепну и смогу навестить мать в реанимации. Лучше ей не становилось, и по словам врачей, прогнозы были неутешительными. Поэтому очень уж хотелось хотя бы за руку ее подержать.
Услышал, как хлопнула входная дверь. Оля с работы пришла – так поздно? Что ж там за работа в офисе до полуночи? А, плевать. У жены своя жизнь, и мне так пока места нету. Может быть, со временем… Но со временем точно не получится – я это понял, когда смог доковылять до ее спальни и, ведомый непонятным чувством, остался под дверью, тихонько прислушавшись. Оля говорила с кем-то по телефону, и судя по всему, разговор шел обо мне:
-Ему большие деньги обещают выплатить… в качестве моральной компенсации… мы этими деньгами сможем все свои дела поправить… к тому же мать его скоро сдохнет по словам врачей, ее квартиру тоже можно будет продать… а потом уже и разведусь… да какая разница, зачем Соньку от него рожала? Глупая была!... а что потом? Судя по всему, дом инвалидов его ждет… он больной от макушки до пяток, хоть бы протянул до того времени, пока выплата придет…
Все в такой же фальшивой тишине дохромал обратно в свою комнату. А Оля, оказывается, стала циничной. И на меня у нее свои планы, именно поэтому она так усердно бросалась мне на грудь на публике в аэропорту. Чтобы никто ничего не заподозрил. Хорошая актриса… я поверил. И что теперь делать…?
Ну, допустим, о компенсации за молчание меня посол предупредил – сумма и вправду должна быть нехилая. Но то, что Оля меня совсем со счетов списала – это уже за гранью. Я привык, что долгое время был мертвецом, и только дочь помогала мне вернуться к жизни. Хотя мне до сих пор иногда по ночам снится тот карьер, после чего я просыпаюсь в холодном поту от своего крика. Такой отрезок собственной жизни не забывается. Он отпечатывается шрамами от пуль на теле и невидимыми ранами на искалеченной душе.
Но в дом инвалидов я не хотел. Потому что был жив, и моя мать была жива. Какой бы не была пропащей моя жизнь, провести ее остаток в еще одном плену я не хотел. Не для того Маша вырвала меня на свободу.
Маша… а я ведь и не вспоминал это время о ней. Как странно – долгие годы жить с ее образом в голове, а потом забыть… как будто потерял нечто очень ценное и пытаешься найти, ищешь, но находишь нечто совсем другое, гораздо менее ценное, но оно завладевает твоим вниманием, заставляя на время забыть об истинном стремлении. Да и зачем искать, навязывать себя. Ольга права – я больной и немощный. Мое здоровье подорвано окончательно. Но в клетку я больше не вернусь.