Откуда-то издалека меня позвал Тони.
Небольшой кусочек матраса был свободен от коробок. (Где же тут спать?) Я сел и набрал полную грудь грязного, пропитанного запахом бумаги воздуха. Сколько здесь рисунков? И как будет выглядеть все полотно, составленное из кусочков? Я представил себе бесконечное лоскутное одеяло. Не может быть, чтобы они все соединялись. У кого хватит на такое терпения и душевных сил? Если Тони прав, перед нами было величайшее (по размеру) художественное произведение. И все это сделал один человек. Самая большая картина в мире.
Гений, сумасшедший, великолепный художник, от работ которого взрывается мозг и перехватывает дыхание.
Тони протиснулся между двух коробок и встал рядом. Мы оба хрипло дышали.
– И сколько человек об этом знают? – спросил я.
– Ты. Я. Комендант. Может, еще кое-кто в компании, но они просто сообщения передавали. А видели все это только несколько человек.
– И слава богу. Незачем это видеть.
Он кивнул.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– А что ты спрашивал?
– Как тебе это?
Глава третья
Художника звали Виктор Крейк.
РОЗАРИО КВИНТАНА, квартира С-1154:
– Я его редко видела. Он выходил пару раз в день, а я днем работаю, так что мы пересекались, только когда я болела или домой забегала за чем-нибудь, ну, там, сына забрать, когда отец его слишком рано привозил. Я медсестра. Пару раз сталкивались с ним в подъезде. Он рано уходил. Да, знаете, я его после шести вечера ни разу не видела, он, наверное, по ночам работал. Может, он таксистом был?
КЕННИ, СЫН РОЗАРИО, 7 лет:
– Он чудной.
– Почему чудной?
– Волосы чудные.
– А какого цвета?
– Черные. (Трет нос.) И белые.
– Седые?
– Ага. Но не все.
– Длинные или короткие?
– Ага…
– Так длинные или короткие? Длинные? (Кивает.)
– Или короткие? (Трет нос.)
– И длинные, и короткие?
(Кивает и показывает руками торчащие во все стороны пряди.)
– Типа такие.
– Как будто он пальцы в розетку сунул?
Не понимает.
ДЖЕЙСОН ЧАРЛЬЗ, квартира С-1158:
– Он сам с собой говорил. С утра до вечера, как будто там целая шобла.
– А откуда вы знаете, что он был один?
– Знаю, на. Он вообще от всех шарахался. Упырь, на.
– То есть вы с ним не общались?
– Я что, упал? О чем с ним говорить-то?
– А о чем он сам с собой говорил?
– Ну, это… У него, короче, разные голоса были.
– Разные – это как?
– Ну разные, на.
– Разные диалекты?
– То пищит: пи-пи-пи. А то как из бочки: бу-бу-бу. Ну и подряд: пи-пи-пи-бу-бу-бу.
– То есть слов нельзя было разобрать?
– Нет. Но слышно же, когда у чувака башню сносит.
– В смысле, он злился? На что?
– Орал все время как потерпевший. Явно с приветом был мужик.
– Прямо-таки орал?
– Ну да, бывало.
– Вы не знаете, кем он работал?
(Смеется.)
– Что смешного?
– Кому уперлось его на работу брать?
– Прямо-таки никому?
– Прикинь, у тебя по ресторану такое чмо бегает. Все клиенты разбегутся, на.
– Соседи говорили, что он таксист.
– Хрен его знает. Я б к нему не сел.
ЭЛИЗАБЕТ ФОРСАЙТ, квартира С-1155:
– Очень милый дядечка, правда, очень милый, настоящий джентльмен. Всегда поздоровается, если мы в подъезде встретимся или, там, в лифте. И сумки с продуктами мне помогал до дому донести. Я, конечно, старуха совсем… Да вы не спорьте, вы же не думаете, что я вам поверю? Ох, хитрец! Та к что я говорила? Вот-вот. Я, может, и старуха, но и он не очень-то крепкий. Сумки ему тяжело было таскать, в его-то возрасте. Он тут жил давно, еще до меня въехал. Я эту квартиру сняла в шестьдесят девятом, а он уже был тут, так что сами считайте. Муж умер в восемьдесят четвертом. Все хотел переехать, говорил, что район уже не тот. Но я работала в школе на соседней улице – знаете ее? – в старших классах. Математику преподавала. Та к мы и остались.
– Как думаете, сколько лет ему было?
– Мужу? Ему… а, вы про Виктора? Ну… примерно как мне. Что, хотите спросить, это сколько? Между прочим, женщинам такой вопрос не задают, пора бы знать. (Улыбается.) Ну давайте считать. Я помню, как восьмого мая сорок пятого мы с сестрой пошли встречаться с ее парнем, он только вернулся, на флоте служил. Она меня бросила прямо посреди улицы. Пошли куда-то обжиматься. Салли была на пять лет старше меня, вот и считайте. Но сколько Виктору лет, я не знала никогда. Болтуном его не назовешь, знаете ли. Он еще долго к нам привыкал. Несколько лет. По-моему, так. Но когда все-таки привык, оказалось, что он милейший человек, совсем не то, что мы поначалу думали.