Первая вечерняя беседа, а именно так Петр Сергеевич назвал эти сеансы терапии – терапевтическими беседами, походила больше на монолог. Главврач не задавал прямых вопросов, поэтому Алекс почти весь вечер молчал. Только иногда делал легкий кивок головой в знак согласия. В конце Петр Сергеевич сделал ему по этому поводу замечание:
– Александр, вы слишком молчаливы. В этом заключается часть вины за то состояние, в котором вы сейчас находитесь.
– Док, я руководствуюсь правилом не говорить, если это только не изменит тишину к лучшему. И, к сожалению тех людей, которые хотят со мной поговорить, и моему личному счастью, мою голову редко посещают мысли, высказывание которых будет соответствовать этому правилу. Поэтому по большей части я молчу. Таким я родился. Таким я был всегда.
– Были – это правильное слово. Вы были таким с рождения. Но сейчас вы другой. И вы это знаете лучше меня. Вы прошли рубеж, после которого изменились раз и навсегда. Вы перешли свой Рубикон.
– Перешел Рубикон… Хм. Я волен был бы остаться на том берегу.
– Тогда вы были не против этого.
– Тогда я не знал, чего лишусь.
– Вы про свой талант? Или правильнее сказать вдохновение? Я уверен, что оно вернется.
Алекс не ответил. Тем вечер и закончился.
В последующие дня Алекс добился для себя возможности покидать больницу днем. К вечеру он обязан был возвращаться обратно. Вообще Алексу теперь не на что было жаловаться – вряд ли кто еще среди пациентов этого учреждения мог пользоваться такими привилегиями. Каждый день, ровно в одиннадцать утра, Алекс покидал территорию больницы. И ровно в четыре вечера открывал двери и входил в свою палату. После ужина он отправлялся на очередной сеанс терапевтической беседы. Такой режим дня явно пошел ему на пользу. И теперь во время бесед он стал болтать, хоть и делал этот без особого желания. Однажды Петр Сергеевич поинтересовался, чем Алекс занимается во время своих ежедневных поездок в город.
– Просто гуляю.
– Просто гуляете весь день?
– Да. Заглядываю ненадолго в кафе или ресторанчик выпить чаю, и снова отправляюсь на прогулку.
– Погода не совсем благоприятная для таких долгих прогулок. Сыро и скверно. Вы можете простудиться.
– Мне нечего боятся, я ведь все равно возвращаюсь в больницу, – с иронией заметил Алекс.
– А что дают вам эти прогулки? Что вас заставляет их совершать?
– Прошлое.
– Прошлое? – недоуменно переспросил психиатр.
– Оно самое. Последнее время, может быть в течение месяца, может больше, оно является ко мне яркими образами и картинками. Как будто я смотрю фильм про собственную прожитую жизнь.
Главврач постучал пальцами по столу, безусловно, это сообщение его заинтересовало. Он раскрыл блокнот и взял в руку ручку.
– Расскажите об этом поподробнее. Что, например, какие воспоминания были у вас вчера?
– Годы моего обучения в художественной школе.
– Можете рассказать, что конкретно вы вспоминали?
– Думаю смогу.
– Тогда я весь во внимании.
Алекс вздохнул. Не очень хотелось ему обнажать свою душу перед этим человеком. Наверно, и во всем мире вряд ли нашелся хоть кто-то, кому Алекс решился бы доверить даже крупицу своих сокровенных мыслей, своих истинных чувств. Он начал из далека, надеясь, что так ему будет легче раскрыться.
– В художественную школу меня решила отдать моя тетка, Ольга Николаевна, после того, как ей в руки попал мой альбом с рисунками. В те годы, когда я учился в спецшколе, я много рисовал, почти все свободное время. Это помогало мне отвлечься от той мерзкой обстановке нищеты, грязи и жестокости, которые были там повсюду. А еще из-за видений, которые я видел. Часто они были предвестниками приступов. Большинство этих видений мною потом забывались. Но некоторые надолго оставались в памяти. Именно их я и стремился изобразить. Вернее, они сами требовали выражения.