Алекс замолчал, задумался на мгновение, потом продолжил:
– Однажды я видел парусник. Огромный парусный корабль. Белоснежные паруса вздымал холодный северный ветер. Не спрашивайте меня как, но я его ощущал и знал что он именно северный. Над кораблем высоким насыщенно голубым куполом вздымалось небо. Оно было наполнено стаями белых птиц. А под килем корабля был песок – парусник не плыл по водной глади безбрежного океана. Нет, он застрял в песках. Застрял так давно, что почти весь истлел. От него остался почти что один скелет. Обшивка из досок обратилась в прах, и шпангоуты его торчали в разные стороны, как иссушенные ребра погибшего исполинского существа. Единственное что уцелело – это паруса. Наполняясь ветром, они вздымались в небо, обращаясь в белоснежных птиц.
В следующий раз я видел рождения звезды: черный мрак космоса, в сером тумане, в облаках пыли вспыхивает огонь и яркими лучами раздирает тьму.
Перед моими глазами вставали иные миры. Я видел их рождение, я видел и их гибель. И после ярких, красочных видений почти всегда наступал мрак, ужас, страх, тревога. Как будто расплата, наказание за то, что я прикасался к тому, что не должен был видеть. К тому, что не суждено видеть человеку – к тайнам мироздания.
– Вы, правда, так тогда считали?
– Я так считаю сейчас. Тогда я не был способен к таким сложным умозаключениям. Но кое-какие мысли о чем-то подобном были и тогда. В это трудно поверить. Я понимаю. Тогда меня считали слабоумным ребенком. Еще бы – в свои полные десять лет я с трудом читал по слогам. Но все же были некоторые мысли в той, с виду пустой голове. Просто я не мог выразить их словами. Я выражался образами на листке бумаги. Получалось это не очень хорошо. И поздние, и тем более ранние мои работы не вмещают в себе и половины того, что я видел, того что я чувствовал во время своих видений. Безусловно, картины несут в себе больше информации, чем слова. Слова слишком грубы, с их помощью даже свои мысли невозможно выразить полностью. Картины более гибки, для передачи чувств и ощущений. Но и они не способны вместить в себе все то, что ощущает человек, их автор, их творец…
Алекс снова замолчал. Лицо его было серьезным, сосредоточенным. Он не смотрел на психиатра, его взгляд был опущен. Он смотрел прямо перед собой на какую-то, только ему видную, неподвижную точку. Видно было, что ему эти признания даются нелегко. Петр Сергеевич посмотрел на часы на своем запястье. Было уже сем вечера, а он так ничего и не услышал про годы обучения в художественной школе. Психиатр нетерпеливо прервал затянувшееся молчание интересовавшим его вопросом:
– Так что же было в художественной школе?
– Там был кошмар, ад для меня. Еще хуже, чем в спецшколе.
– Почему же? – удивился главврач.
– В спецшколе в меня просто хотели впихнуть как можно больше ненужных знаний, а в художественной школе хотели изменить меня самого, мое восприятие, мой внутренний уклад. И это для меня было кошмаром.
– Каким же образом вас там хотели изменить, Александр?
– Понимаете, Петр Сергеевич, единственное, что у меня было, это мои видения. Под их впечатлением у меня выработался свой стиль. Стиль рисования, стиль письма. Я писал свои рисунки (картинами их еще трудно было назвать) в целом, сразу, выводя из целой картины детали, мелочи. Я писал широкими масками, впадая в особое состояние. Окружающего мира больше не было. Он исчезал. Я создавал не картину, а новый мир. Я был его творцом. Вы можете возразить, сказать, что я не придумывал ничего, что я просто документировал то, что мне являлось в видениях. А я скажу вам, что все то, что мне являлось в этих самых видениях, не существовало в этом мире. В мире восприятия остальных людей. Я создавал его заново, в этом мире. Я творил…
Сейчас я думаю, что меня решили отдать в художественную в большей мере не под действием, которое произвели мои работы, а больше, чтобы избавиться от меня хоть на время. Художественная школа находилась, да и сейчас там находится, в одной стороне города, а квартира моего дяди в другой. Я тратил на дорогу много времени и, по сути, отсутствовал дома в течение всего дня. Так продолжалось в течение трех лет.