И тогда, уронив пугач, женщина разревелась. У неё потекла тушь, а веснушки стали наползать друг на друга, сбиваясь в жёлтые пятна.
Не выдержав, с хохотом вскочил Шамов.
«Курица!» — разозлился Бестин.
С тех пор женщин не трогали.
Едва Бестин закрыл глаза, навалился кошмар. Вот он сидит в кровати, обложившись подушками, как в детстве, когда бредил в жару, а в дверях стоит кто-то, чьего лица не разобрать под складками чёрного капюшона. Бестину кажется, что это его отец.
— Ты же умер… — шепчет он.
— Ну и что, — опустился на кровать человек в чёрном.
— Разве мёртвые не воскреснут?
По стенам закружились тени, поплыли, растворяя комнату. Время повернулось вспять: вот Бестин снова стоит у морозного окна, глядя в метель, слушает нудный голос няни, вот опять угрожающе тикает будильник, словно детство никуда не уходило.
— А что, уже наступил конец времён?..
Бестин хотел продолжить, но смутился.
— Он и не прекращался, — отрешённо промолвил человек в чёрном. — Апокалипсис происходит ежеминутно, только его не замечают… — Он тяжело вздохнул. — Но оставим философию, я не за этим пришёл… Скажи, разве можно так с людьми? — Отец вдруг стал строгим и чужим, и Бестин почувствовал, что его испытывают, точно он сам недавно испытывал Шамова.
«Нет-нет, это не отец, — завертелось в голове, — он подделывается, чтобы обмануть меня! В его голосе нет любви…»
— Ну-ну! — ухмыльнулся незнакомец. — На свете вся мерзость делается во имя любви… И Бога распяли её именем!
Он промокнул лоб, показав землистое лицо. Бестин хотел возразить, но человек в чёрном поднял руку.
— Брось, себе все адвокаты, никто не признается в собственной подлости, — устало махнул он и вдруг перешёл на «вы». Его голос зазвучал вкрадчиво, заползая в душу, точно змея: — А вы, Борис Берсеньевич, стало быть, на этой подлости промышлять вздумали?
Стало слышно, как тикают часы.
— А почему бы и нет? — храбрился Бестин. — Мира не переделать…
Последовал вздох такой долгий, что задрожали стёкла.
— Это верно, его можно лишь искупить… Только вот сплёл раз паук паутину, ждал, ждал, а никто в неё не попадался.
Так и засох в углу! А в его сеть после муха угодила.
Дурные дела долго по свету бродят…
— Уж не явился ли ты читать мораль? — огрызнулся Бестин.
— Я?.. Ну что вы! У меня другая цель…
— Что, душу купить? — Бестин боялся ответа и оттого заговорил шёпотом.
— Ах, сколько пафоса! — также шёпотом передразнил человек в чёрном. — Душу-то по пять раз на дню закладывают…
Какая там цена! — Он наклонился, демонстрируя кошачьи зрачки. — Нет, я больше предостеречь… — Взяв Бестина за пуговицу, привлёк к себе. — Не боитесь сообщника?
Ну, как донесёт?
— А какой ему расчёт? Его же самого привлекут…
— Э-э… Если бы все человеческие дела на расчётах зиждились! А то ведь больше на дури…
И Бестин испугался. Ему вдруг захотелось избавиться от Шамова.
— Но что мне будет? — подумал он вслух. — Тянет на мелкое хулиганство…
— И то верно. Вы ловко придумали… — Человек в чёрном сложил пальцы пистолетиком. — Игры в пиф-паф.
А денег пока не требуете. Только ведь кто соблазнит малых сих, тому лучше мельничный жернов, да в омут…
Незнакомец рассыпался мелким смехом.
«Как гнусно он хихикает», — подумал Бестин.
Вспыхнув, перегорела лампочка, выхватив свернувшийся, как свиток, потолок.
— А человецев искушать не гнусно?! — вдруг заорал человек в чёрном, заполняя собой всю комнату.
Бестин закрылся руками.
Оставшись одна, Ангелина Францевна ушла в болезни.
Появились бабки-травницы, знахарки, умевшие снимать порчу.
«Богульник хорош от подагры», — воровато причитали они, кадя повсюду запах лекарств.
Покрывая платком секущиеся волосы, Ангелина Францевна зачастила в церковь, молилась за сына, ставила свечки мужу.
«Без Бога душа, как овца заблудшая, — густел басом батюшка. — Без Бога живёшь, как в лесу дремучем…»
И Ангелина Францевна косилась на строгие лики угодников.
На Покров она решила навестить сына. Выкрашивала седину, пудрила дряблые щёки. Портя румяна, раза два всплакнула. На улице было сыро, сквозные липы уже пропускали тёмную синеву. Ангелина Францевна взяла такси, дорогой наказывала себе не злобить сына стариковскими наставлениями, и то же авто час спустя привезло её домой — уже мёртвую, с неестественно запрокинутой головой и выпученными глазами.
Хоронили скупо, на кладбище пришли старухи-соседки, мелко крестившие покойницу. Туман полз клочьями, и сгорбленные фигурки выглядели в нём особенно жалко.
Глядя на мать, Бестин запомнил сухонькие, смирно сложенные руки и волосы, убранные с воскового лба под чёрную ленту.