Вскоре слух о добром Генкином характере и золотых, но дешёвых руках дошёл до многих ушей совхозных жителей. Что только он не делал после работы на государство: и фундаменты подливал, и веранды пристраивал, и «москвичи» с «жигулями» и «Волгами» ремонтировал — одним словом, был нарасхват, а за работу получал от хозяина бутылку, которую с ним же и выпивал.
Катился, катился Генка, как Колобок, по этой дорожке и наконец докатился до щитового домика, о котором уже было сказано, и о котором следует добавить, что летом в нём было душно, зимой в единственной комнате холодно, в углах изморозно, а темно во все времена года за исключением нескольких вечерних часов, когда в его окна прощально заглядывало закатное солнце.
Но ещё до этого жизнь нанесла Генушке страшный удар: в две тысячи четвёртом году Костян с родителями, женой Леночкой, дочерью-подростком Анечкой и маленьким сыном Вадиком уехал в Германию, и словно выпало что-то из Генкиной жизни. Но и Костян по нему тосковал в далёкой неметчине. Не прошло и года, а он уже приехал на побывку в родной совхоз. Зашёл к отцовой тёте Цецилии, бросил ей свою дорожную сумку и, наспех поцеловав в мягкую старушечью щёчку, помчался к другу.
Генка тогда ещё не совсем спился, жил с семьёй и работал шофёром в администрации совхозного посёлка. Увидев Костяна, Генушка обрадовался без меры. Нисколько не изменился его друг: те же рыжие волосы, рыжие брови и белёсые ресницы, круглые, как у филина глаза и, похожий на клюв, нос. Даже рубашка на нём была та же, в которой он уехал. И та же душа — нараспашку навстречь старым друзьям.
В полчаса собрались многочисленные Генкины и Костины друзья, и десять дней продолжался грандиозный праздник, пока не спустил Костян все привезённые с собой евро, обмененные на рубли, и до смерти не надоел отцовой тётушке Цецилии, нетерпеливо ожидавшей отъезда беспокойного внучатого племянника.
Весёлый праздник встречи резко перешёл в грустную церемонию прощания. Полуживого, но всеми горячо любимого, отвёз Денис Иванович Костю в Город, а сопровождавший его Генушка, едва удерживая вертикальное положение, с горькими слезами на глазах проводил беззаветного друга в посадочную зону международного аэропорта, где тот внезапно вспомнил, что так и не навестил в Райцентре тёщу и не передал ей от дочери и внуков положенных горячих приветов.
Пять долгих лет, как праздника, ждал Генушка нового визита дорогого гостя. Он случился только в две тысячи десятом году, когда всё потерявший Генка уже был выдворен на новое место жительства, изгнан с шёфёрской должности в администрации муниципального образования, и взят из милости Денисом Ивановичем на работу в свои магазины.
«Сейчас, сейчас прибежит!» — радовался он, подобно Максиму Максимычу[3] сидя на скамейке перед шанхайским домом рядом с Татьяной Егоровной:
— А что, Геннадий, не провести ли нам воду? — спросила Татьяна Егоровна.
Она надеялась, что новый молодой сосед что-нибудь сделает на пользу себе и ей.
— На фиг тебе вода?! Я тебе из колонки притащу, — отмахнулся он, глядя вдоль улицы в направлении дома тёти Цецилии, откуда мог появиться Костян.
— Так лучше, если б в доме была. На тебя-то надежда худая.
— Чего так?
— Ты на это дело слаб, — щёлкнула себя по сонной артерии Татьяна Егоровна. — Зальёшь глаза, а мне постирать надо или с давлением свалюсь — куда идти?
— Отстань, тётя Таня! Какой водопровод в твоей халупе! Он же перемёрзнет! Трубы лопнут — хана дому.
— Вижу, не будет мне от тебя проку.
— Да натаскаю я тебе зимой воды! Выпью, протрезвею и принесу… За день грязью не зарастёшь.
— Да куда ты всё смотришь?! Как на иголках сидишь! Ждёшь кого?
— Друган приехал из Германии, сейчас прибежит.
— Костя Райс что ли? Так он давно приехал. Я его вчера в магазине видела. Важный — просто не узнать! Рубашка голубая как небо, штаны белые, сам в гнутой шляпе, ни дать ни взять, американец. Спрашивают его как дела — улыбается: «Хорошо! — говорит. — Работаю на заводе, где душевые кабины делают, жена за пенсионерами ходит, дочка в университете учится. У нас три машины: у меня, у жены и у дочки. Три года ездили в отпуск в Италию. Так хорошо! Целый дом снимали! Солнце, фрукты, вино, море за порогом», — старушка глубоко вздохнула: — Живут же люди! Правда, Геннадий?