— По мне лучше съесть ведро морковки.
— Младший Вадик уже в университете учится. Денис Иванович, между прочим, спросил: «К нам-то в совхоз заедешь?» — «А что там делать? — говорит. — Бабушка Цецилия умерла, а водку я давно не пью».
— Мне пофиг! Не заедет так не заедет!
— Так-то, Генка! Настоящий европеец Костян-то! Брюшко такое — не большое, но солидное, морда сияет от удовольствия — господин! А ведь вместе таскались: пьяные, грязные, как помазки. Костя в барсучьей шапке, ты в собачьих унтах. Смотреть на вас гадко было, — с этими довольно обидными словами и ушла Цицерониха.
Хоть и сказал Генка, что ему всё равно, но тем не менее с нарастающей обидой ждал друга. Однако Костя Райс в совхозе, действительно, так и не появился.
Мишка
Стоял июль. Утром Генка открывал сарайчик и, круто матерясь, выпускал гусиную сотню Цицероновых. Гусята были уже приличного роста, но ещё пищали и не обзавелись перьями — обходились грязновато-жёлтым пухом. До обеда они щипали на зелёной лужайке в проулке гусиную травку, а после обеда Генка, если не был пьян, командовал:
— Стройсь, мать вашу! За мной!
И гусята шли за ним строем до котлована. Спустившись в него по глинистому откосу, они покрывали почти всю водную гладь, плавали, ныряли в ослепительные солнечные блики, кого-то ловили широкими носами и под жарким солнцем предавались всем удовольствиям гусиной жизни. Над ними кружили ястребы, вороны и соколы, но они уже были не страшны Генкиным питомцам. А он, посмотрев немного на их игру и добродушно сказавши: «Плавайте, плавайте, гады! Будет вам ужо!», — отправлялся домой.
Вечером гусепас, широко разбрасывая ступни отправлялся за ними.
— Выходи, суки! — командовал он и, не оглядываясь, ложился на обратный курс.
Гусята строем бежали за ним.
— Ты, Генка, никак, слово знаешь, что они тебя слушаются! — сказала однажды, увидевшая это тётя Таня. — Уж ты не колдун ли?
— Колдун, колдун! — отвечал он. — Дай сто рублей на бутылку, а то заколдую!
— Ты лучше наколдуй, чтоб у меня давление снизилось, а то весь день как пьяная.
— Наколдовал бы, да без допинга не умею! Прости уж.
— А на допинг не дам, хоть бы и умел.
Однажды, завершив вечернюю уборку у магазинов, Генка шёл домой. На дороге двое мальчишек — один постарше, высокий чернявый, другой маленький, лет десяти, золотоволосый, как Есенин — хлопотали над велосипедом зелёного цвета. Другой велосипед, оранжевый, лежал в траве на обочине. Золотоволосый, тонкими пальцами пытался что-то закрутить. Это была гайка хомута, фиксировавшая руль.
— Кажись закрутил, — сказал мальчишка, сел в седло, взялся за рожки руля, который тут же проваливался под его руками.
О Генушкино бедро, как собачонка, ласково тёрлась бутылка самогону, которую дал Денис Иванович, уступив его горячей просьбе. Генке не терпелось выпить, но пройти мимо пацанов было нельзя, это было не в его правилах, и он подошёл:
— Что пацаны? В чём проблема?
— Руль сломался, а мы никак не можем закрутить, — ответил младший.
— Как же ты закрутишь руками, тут ключ нужен. Пойдём со мной, я закручу. Мой дом вон, недалеко.
— Я, Мишка, поеду тогда? — спросил старший. — Тебе без меня помогут.
— Поезжай, Егорка.
— Так тебя Мишкой зовут? — спросил Генка, ведя перед собой велосипед.
— Да, дяденька. Миша Петров. А вас как?
— А я дядя Гена. Ты чей? Почему не знаю?
— Я к бабушке на каникулы приехал.
— Кто твоя бабушка?
— Бабушка Лиза.
— Лиза… Лиза… Не знаю, здесь много Лиз.
— Дедушку Денисом зовут. У него магазин.
— А! Вон ты кто! Понял.
Генка вынес свои инструменты — единственное имущество, доставшееся ему после изгнания его женой: