(Он божественно испанский, как мы всегда хотели, есть даже фонтан). И не забывай, что мы любим тебя, ты наш, независимо от того, женат или нет. С любовью,
Белла
Внизу Расе нацарапал:
Извини, парень. Мы любим тебя, но, наверное, себя любим больше.
Генри скомкал письмо и сунул обратно в карман. Перед глазами возникло черное облако и медленно обволокло его. Он смотрел на залитый солнцем луг и ничего не видел. Только теперь он осознал, насколько мечты о том, чтобы привезти Стефани в Сперритон, были связаны с Рассом и Беллой и стали осуществимы благодаря им. Стефани не заслужила такого. Однако то, как все обернулось, было по большому счету неплохо. Потому что Расс и Белла были отчаянные и добрые, они нашли бы какой-то выход. Только теперь — какие бы ободряющие слова ни говорила Белла, все кончено и по-прежнему уже никогда не будет. В Сперритоне Расс и Белла могли бы стерпеть Стефани, виду бы не показали. Там, за восемнадцать сотен миль отсюда, Стефани воспринимали бы как диковину. Она была бы там чужой, и он бы скоро стал таким же. Расс и Белла жили бы в ином мире, нашли себе новых друзей и, всюду душа общества, покровительствовали бы другому Генри. Он приезжал бы со Стефани к ним, попадал на вечеринки, их встречали бы радостными криками, Белла хвастала бы своей новой жизнью, а он мучился бы ревностью и чувством утраты. Что же до работы в Санта-Крус, то с таким же успехом они могли пытаться пристроить его в космонавты и сами это знали. Их пути окончательно разошлись, и никто не мог заменить Расса и Беллу: ни Мэй с Полом, ни Франц с Розиной, ни Билл с Эмми, ни Энн с Миньо.
Генри медленно повернулся и вошел в дом. Он продрог, в глазах подозрительно щипало, словно, того и гляди, заплачет. Какую-то безумную секунду он колебался, думая, не зайти ли к матери, но направился к лестнице наверх. Если бы только, поднимаясь к Стефани, знать, что там тебя утешат, а не придется самому утешать.
Эхо шагов непривычно гулко разносилось по дому. Мебель из галереи унесли, ковров на верхней лестничной площадке уже не было. Генри сказал: «Привет!» — и вошел в спальню Стефани, но там оказалось пусто. Он направился к окну и выглянул: нет ли ее где с этой стороны дома. Пробежал глазами по заросшей подъездной дорожке, которая, извиваясь, скрывалась среди елей, едва угадываемая под цветущими сорняками. Он искал маленькую фигурку Стефани, ковыляющей у кустов или выходящей из березовой рощи. Она всегда надевала неподходящую обувь и ходила до безумия медленно. Думая о ее обуви, он вспомнил, что они уже много дней не занимались любовью. Молодые верхушки елей растворялись в красноватом сиянии неба. Глядя на дорожку, Генри вздохнул. В спальне было нечем дышать: стоял застарелый запах табачного дыма, косметики и еще чего-то, то ли пота, то ли нижнего белья. Генри распахнул окно пошире, впуская в комнату теплый и благоуханный воздух; снова вздохнул. Ослепленный ярким светом, отвернулся от окна. Постель была убрана кое-как. На подушке под покрывалом что-то белело. Генри, щурясь, подошел ближе и увидел, что это письмо. На конверте стояло его имя.
Едва он увидел письмо, дурное предчувствие сжало его сердце. Он схватил конверт и торопливо открыл его.
Дорогой,
надеюсь, для тебя не станет неожиданностью, что я объясняюсь с тобой таким способом, ты наверняка ждал этого, хотел и, чувствую, не был откровенен со мной, ты довел меня до этого, сам знаешь. Ты любишь другую, я неспроста так говорю, и ты никогда не задумывался над тем, что я хочу, ты думал только о том, что хочешь ты. В браке оба должны быть равны, а ты заставлял меня выйти за тебя. Я хотела жить в Холле, а не ехать в Америку, только ты меня не слушал, даже не обсуждал как с равной. Я всю жизнь была несчастной и думала, когда встретила тебя, что ты будешь заботиться обо мне, сделаешь меня счастливой, но этому не суждено было сбыться. Я так страдаю сейчас, когда пишу это письмо, и очень хочу, чтобы ты образумился и сделал все, как надо, чтобы мы могли жить в Холле и не уезжать в Америку, туда, где эта женщина; ты ждал, что я многое стерплю, а когда я хотела поговорить об этом, просто отшучивался, и я узнала, что ты думаешь, будто у меня нет чувства юмора. Единственный человек, кто был по-настоящему добр ко мне, — это Люций; твоя мать очень старалась, но считала меня ниже себя, и ты относишься ко мне так же. Ты не представляешь, как меня обижает это твое отношение и вечные насмешки. Я вернулась в Лондон, чтобы все обдумать, но если по-прежнему собираешься продавать Хом и уезжать в Америку, тогда, мне кажется, мы не подходим друг другу. Мне хотелось жить в Холле, я так и поняла с самого начала, когда мы обручились, что мы переедем туда. Знаю, ты думаешь, я глупа. И конечно, мне всегда не везло, я была одна и никому не нужна, а у людей свои дела, и они не задумаются, чтобы помочь. Только тебя я заинтересовала, потому что ты думал, что я доступная женщина, а еще из-за Сэнди. Я бы хотела ближе познакомиться с Сэнди, и мне бы это удалось, если бы он не умер, он был такой славный, и, чувствую, у нас бы сладилось, по крайней мере, я мечтала об этом. Если захочешь увидеть меня и потолковать, я буду в той квартире, ты, кстати, говорил, что я могу оставить ее себе, во всяком случае, сказал вначале, но я не желаю тебя видеть до тех пор, пока не решишь сохранить Холл и жить, как должен, в Англии. Ты знаешь, что у нас ничего толком не получалось, и мне кажется, что с другим, кто будет понимать меня и заботиться по-настоящему, у меня получится лучше. Мне не по душе, когда меня тащат замуж, чтобы потом увезти туда, где я не привыкла жить, а твои умные друзья стали бы смеяться надо мной, достаточно я натерпелась. Ты никогда по-настоящему не пытался увидеть меня такой, какая я есть, мне кажется, ты использовал меня. Мне ужасно жаль, Генри, но я была такая несчастная, что уж думала, умру, а ты не помог мне, и вот пришлось убежать, но все-таки, может, решишь остаться в Англии, пожалуйста, хотя, по-моему, лучше нам разойтись, если не сделаешь так, как мне хочется.