— Ты не находил кольца в комнате Сэнди? — спросила Герда.
— Кольца? Нет.
Генри, жадно поглощавший тост, появлялся на несколько минут во время завтрака.
— Ты знаешь, о каком кольце я говорю. О «Розе Маршал сонов».
— Которое ты всегда носила, то, что с рубинами и бриллиантами?
— Да. Фамильное обручальное кольцо Маршалсонов.
— А почему ты его не носишь?
— Я отдала его Сэнди. Надеялась…
— Нет, не видел его.
— Думаю, оно где-то там. Оно было в синей бархатной коробочке.
— В синей бархатной коробочке? Подожди минутку, — Генри скрылся и скоро вернулся с коробочкой, — Это она?
— Да.
— В ней пусто. Я подумал, она из-под запонок. Кольца в ней нет.
— Ну, найдешь. Оно должно быть где-то в его комнате.
— Зачем оно тебе понадобилось? Никто не собирается обручаться, насколько я знаю…
— Как тебе сказать… кольцо ценное. Рода, дорогая, кто-то пришел, не откроешь дверь? Наверное, Беллами. Косилка снова застряла в болоте.
— Нет, это Гослинг, архитектор.
— Генри, тебе не нужен архитектор, чтобы отремонтировать дома в Диммерстоуне. Риган, строитель, сам справится.
Генри вышел.
— Что-то ты примолк, — сказала Герда Люцию.
— Плохо себя чувствую.
— Я беспокоюсь о кольце.
— Генри никогда не женится на Колетте Форбс.
— Почему последнее время все так грубы со мной? Генри грубит, ты грубишь. Не можешь хотя бы постараться быть любезным?
— Нет.
— Почему?
— Плохо себя чувствую.
— Колетта…
— А, миссис Маршалсон!..
Герда подвезла Люция до приемной врача. Сейчас, делая покупки в деревне, она встретила Колетту.
Колетта была в джинсах, хвост каштановых, разного оттенка волос спрятан под ворот синего в крапинку свитера, завитки покороче трепал ледяной восточный ветер, от которого блестели и румянились ее щеки. Герда куталась в меха.
— Холодно как!
— Весна, а стужа настоящая!
— В апреле хуже, чем в феврале.
— Колетта, не зайдешь ли к нам в Холл? Генри будет очень рад.
— Ну, я…
— Пожалуйста, приходи. Приходи на чашку чая или глоток чего покрепче. Как насчет завтра?
— Я бы с удовольствием, только мне надо съездить в Лондон. Может, получится позвонить…
— Позвони. Да просто приходи без предупреждения. Мы все рады тебя видеть. Как ты очаровательно выглядишь, дорогая. Миленький свитер.
— Норвежский. А мне нравится ваша шубка. Норковая?
— Ну что ты, откуда такая роскошь. В твоем возрасте можно носить что угодно и выглядеть красавицей.
— Миссис Маршалсон, это вы красавица… не знаю, говорил ли вам кто… но вы, ну, даже сейчас… наверняка вам это говорили, когда вы были молоды…
— Это было давно. Мне надо бежать. Приходи повидать Генри, он будет так счастлив.
Когда Герда подошла к машине, Люций уже сидел и ждал ее.
— Что сказал врач?
— Ничего.
— Что он прописал?
— Ничего.
Минуту Герда вела машину молча.
— Ба, да ведь это Генри! — Она затормозила, — Подвезти домой, Генри?
— Нет, спасибо.
— Это Мерримен был с тобой? Так быстро скрылся. В последние дни он неуловим. Если пойдешь обратно пешком, встретишь Колетту Форбс. Она спрашивала о тебе.
Герда тронула машину и направилась к диммерстоунской дороге. Люций, оглянувшись через плечо, увидел, что Генри не повернул назад в деревню, а пошел дальше, раскинув руки и приплясывая. Герда, посмотрев в зеркальце заднего вида, не увидела ничего, потому что слезы застилали ей глаза. В молодости десятки, сотни поклонников восхваляли ее красоту.
— Я так рада. Уж думала, вы не придете.
— Как я мог не прийти. Ведь я обещал.
— Мне так полегчало на душе.
Генри позвонил Стефани Уайтхаус и напросился на ланч.
Последние два дня после разговора с Катоном Генри пребывал в состоянии ожесточенного возбуждения. Было чувство, что он борется с демонами, и сама эта борьба, независимо от ее возможного исхода, приносила своеобразное удовлетворение. Он был поражен реакцией Катона до такой степени, что, не отказавшись от замысла, все же позволил слегка ослабнуть своей решимости, позволил закрасться каким-то сомнениям. Он инстинктивно чувствовал, что после периода относительных колебаний сможет куда решительней вернуться к замыслу. И этот инстинкт, эта некоторая осторожность позволили ему предаться более желанному в настоящий момент: мыслям о Стефани Уайтхаус. На самом деле то и другое было нераздельно. Пока он как-то не «устроит» Стефани, он не мог — было бы неподобающе — осуществить никакой радикальный план, затрагивающий интересы матери.