А уже в июле 1504 года, отец и сын выехали с летним прогрессом по стране. Со стороны, королевский прогресс должен был выглядеть летними каникулами — охота, зеленые леса и луга, свежий воздух и менее церемониальная атмосфера, чем во дворце, где почти всё определялось жестким протоколом поведения. На самом деле, прогресс был всё той же политикой, и, возможно, важнейшей её частью, потому что именно во время королевского прогресса подданные видели своих правителей на расстоянии если и не вытянутой руки, то достаточно близко. Последние несколько лет Генри VII чувствовал реальную необходимость отвлечься от работы, и предпочитал отдыхать в нескольких королевских поместьях вдоль Темзы, но этим летом он решил поработать всерьез, представив принца максимально возможному количеству людей, а заодно и самому толком с ним познакомиться. Благо, одно увлечение у них было общим: охота. И, благо, отец и сын прониклись друг к другу симпатией.
Тем не менее, одно весьма крупное облако на летнем небосводе все-таки зависло, и звали это облако папа Юлиус II. Английская делегация, прибывшая в Рим 20 мая, так и не получила папской диспенсации на новый брак Катарины Арагонской, с принцем Гарри. Папа Юлиус отделался сладким письмом, что он ни в коем случае не хочет затягивать это дело, но ему нужно время для вынесения зрелого решения. То ли в результате стресса сама Катарина действительно заболела (лихорадка и боли в животе), то ли её обычное нервное состояние, из которого она не выходила, беспокоясь о своем будущем, было использовано как причина, но своего нового жениха она не сопровождала, оставшись со своим небольшим двором в Дарем Хаус. Вместо неё прогресс сопровождал новый испанский посол, герцог Фердинанд де Эстрада.
На самом деле, Юлиус II действительно не имел ничего против того, чтобы испанская принцесса вышла замуж за брата своего покойного супруга — папы объединяли и разъединяли и более скандальные пары. Папа Юлиус просто хотел, чтобы Генри VII поддерживал его ставленника, Сильвестро де Гигли, в качестве папского представителя в Англии (эта должность называлась кардинал-протектор), а не Адриано Кастеллеси, который исполнял эту работу при предыдущем папе, Александре VI. Кастеллеси, надо сказать, трудился в своей роли, не будучи на неё формально назначенным, но он был епископом Херефорда, а также Бата и Вэллса по милости короля, а также завзятым англоманом. Гигли же хотел работу Кастеллеси, чтобы проталкивать при дворе интересы своих родичей-банкиров, окопавшихся в Лондоне лет десять назад.
Конечно, при Генри VII и банкиры-итальянцы, работавшие в Лондоне, выполняли дипломатические миссии при папском дворе, но Гигли хотел большего, чем епископат Вустера, который ему передал добрый дядюшка Джиованни де Гигли. Папа Юлиус же всячески способствовал карьере своих многочисленных родственников и свойственников, как и Борджиа на папском престоле до него, а Гигли в число этих родственников входили. А чтобы желание папы было кристально ясно для короля, он на все лады превозносил то, как Сальваторе продвигает дело о женитьбе принца, и ни словом не упомянул об усилиях Кастеллеси, который, кстати, предоставил свой римский особняк в распоряжение английского посольства.
Дела турнирные
Генри VII никогда не блистал на турнирах. Более того, он не любил турниры. Можно только догадываться, почему. Может быть, он просто-напросто не был обучен этим премудростям. В самом деле, кто рискнул бы обучать сражаться и побеждать государственного пленника? Может быть, его рациональной натуре было противно подвергать себя опасности покалечиться или погибнуть по самому пустому поводу, просто чтобы произвести впечатление на придворных. Могло быть так, что у него было плохое зрение, как предполагает Томас Пенн, но против этого говорит его аддикция к охоте.
Я предполагаю, что причиной нелюбви Генри VII к турнирам была комбинация первых двух причин (не был обучен турнирной науке, и считал риск, связанный с турнирами, глупым), плюс ещё один важный момент. Генри VII начал строить государство с прицелом на подавление зависимости короля от знати. Турнирное же искусство было для знати обязательным. Сияющий самомнением и блестящей экипировкой молодой Бэкингем был ярчайшим представителем того, от чего король стремился отделаться. И лучше всего повлиять на вкусы при дворе король мог, приняв роль далекого от пыли турнирных кортов интеллектуала. Благо, эта роль полностью соответствовала его наклонностям.