Король повышает ставки
Впрочем, умереть король Англии в 1508 году просто не мог себе позволить. Пусть тело его было хлипким, и утомлялся он быстро, но ум оставался проницательным и любопытствующим. И назначение королем Фердинандом нового посла в Англию как раз давало пищу и для ума, и для любопытства его величества.
Дело в том, что дон Гутьерре Гомес де Фуэнсалида был отнюдь не дипломатом, хотя, как аристократ и дворянин на службе короля, дипломатические поручения исполнял. Славный рыцарь-командор Аро не скрывал, что с его точки зрения, все собаки-иностранцы понимают только язык силы и не заслуживают никакого цивильного к ним отношения — вне зависимости от ранга «собаки-иностранца», будь то и сам король. Так что можно было строить различные догадки по поводу того, какая муха укусила Фердинанда, когда он назначил подобного простака к одному из самых хитромудрых европейских дворов.
Де Фуэнсалиду Генри VII уже имел «счастье» видеть в самом начале 1500-х, когда два дипломата, де Пуэбло и де Айяла, грызлись насмерть за пост в Лондоне. Уже тогда король понял, что его глупая невестка не в состоянии оценить верность де Пуэблы по двум причинам: во-первых, даже в той тихой мышке, какой Катарина была после смерти Артура, жила душа истинной испанской аристократки, со всей спесью, свойственной этой породе, и с полным недопущением мысли, что в чем-то может быть неправа и она.
Проще говоря, чем недоступнее для неё было новое замужество с принцем Гарри, тем ожесточеннее она оскорбляла того, кто это дело настойчиво продвигал — посла. Во-вторых, будучи истинной дочкой своей матери, Катарина просто не воспринимала де Пуэблу союзником в частности да и человеком вообще, потому что он был евреем. То, что де Пуэбла был христианином, ничего не меняло. Дочери королевы Изабеллы действительно верили в то, что Господь хочет полного истребления евреев, и может наказать их, если они будут услугами евреев пользоваться.
Сам Генри VII знал, что де Пуэбла был верен Катарине и королю Фердинанду абсолютно. Но они, король и посол, слишком долго друг друга знали, чтобы король Генри мог ввести де Пуэблу в заблуждение. Поэтому назначение чванливого де Фуэнсалиды короля, маневрирующего между Габсбургами и Фердинандом, вполне устраивало. Он даже принял посла лично, держа за руки свою дочь Мэри (в перспективе, жену сына Хуаны) и Катарину, и разливался соловьем о том, каким прелестным созданием его сын считает эту леди. Разливаться было вполне уместно, потому что вместе с де Фуэнсалидой прибыл представитель банка Гримальди с поручениями на выплату пресловутой доли приданого Катарины.
Принц Гарри, несомненно, считал Катарину прелестным созданием, когда он её видел. Но поскольку видел он испанскую принцессу редко, а интересы его полностью были сосредоточены на грядущих весенних турнирах и исполнении обязанностей отца на публичных мероприятиях, нельзя сказать, чтобы ситуация со статусом Катарины при английском дворе как-то изменилась. Банковские поручения, с которыми прибыл де Фуэнсалида, покрывали две трети недоплаченного приданого принцессы. Остаток, как считал Фердинанд, должен был быть покрыт за счет драгоценностей и драгоценных столовых приборов Катарины.
«Вовсе нет», — с приятной улыбкой возразил Фокс новому послу. По брачному договору между Катариной и Артуром, права на эти ценности перешли к Артуру в день свадьбы, а после его смерти перешли к королю. Так что если его католическое величество желает увидеть какое-то продвижение в деле с браком принцессы Катарины и принца Гарри, он должен раскошелиться, и доплатить оставшуюся четверть приданого в звонкой монете.