Гарри действительно наградил многих. И в первую очередь — советников своего отца, от графа Оксфорда до Ричарда Вестона, который стал комендантом Ханворта. Ожидаемо много получили приятели Гарри по ристалищу — Эдвард Говард, Томас Найвет, Чарльз Брэндон. Ожидаемо — потому что их изначально приблизили к персоне принца, чтобы в будущем они заняли ключевые посты в новой администрации. Сэра Генри Марни Гарри сделал капитаном гвардии/шефом службы безопасности, и вице-камергером королевства, а также отдал под его управление герцогство Ланкастер, и уверенно провел Марни в кавалеры Ордена Подвязки 18 мая. На церемонии Гарри впервые появился в украшении, известном как Collar of SS, или, как его предпочитают называть после Второй Мировой, Collar of Esses. Объяснений смысла соединенных в цепь букв S хватает, но в данном случае Гарри возложил на себя эту цепь в качестве ассоциации со своим идолом — ланкастерианским королем Генри V, во времена которого такая цепь, вместе с подвеской в форме белого лебедя, была символом дома Ланкастеров.
Пожалуй, самым быстрым был, все-таки, взлет Уильяма Комптона. Он занял должность «камергера стула» (того самого, туалетного), что звучит для нас довольно комично. Тем не менее, интимным гигиеническим уходом за коронованной личностью занимался, конечно, не камергер. Камергер стула был самым персонально близким к царственной особе придворным, и, в числе многого, занимался персональными финансами короля, что в случае именно этого короля означало суммы огромные.
Если подумать, то главное отличие будущего короля от предыдущего было именно в том, что у молодого Гарри были друзья. Дэнни, предшественник Комптона, при короле Генри VII был именно служащим, которому оказывалось определенное, строго дозированное доверие, и которому была дана определенная власть. Но никаких личных отношений с королем у Дэнни не было и быть не могло. Комптон же и Брэндон были до конца своих дней связаны с Генри VIII отношениями дружбы такого уровня, который даже предполагал возможность ссор и разногласий без трагических последствий.
В общем, Англия перестала оглядываться через плечо на тени прошлого, и сосредоточилась на радости по поводу солнечного настоящего. Лорд Монтжой просто захлебывался от восторга в письмах Эразму: «Небеса улыбаются, и земля радуется».
Надо сказать, что Монтжой фонтанировал оптимизмом не просто так. К Эразму Роттердамскому можно было относиться по-разному, потому что человеком он был неоднозначным, но никто не мог отрицать, что этот философ являлся самым блестящим мыслителем своего времени. И, поскольку Генри VIII очень гордился своей академической образованностью, ему страшно хотелось заполучить Эразма раз и навсегда в личную собственность. Во-первых, это было бы явной победой перед прочими венценосцами, а побеждать Генри VIII любил. Во-вторых, новый король действительно понимал важность просвещения и то, что национальный интеллектуальный капитал всегда взращивается на родной почве.
Все, кто хорошо знал Эразма, знали и то, что характер он имел склочный и порывистый, но был алчен к деньгам, как любой нищий философ. Поэтому архиепископ Кентерберийский обратился к нему с интересным предложением: 150 золотых ноблей в качестве дара лично от него, архиепископа, и профессура с достойным окладом пожизненно. Чтобы всё это получить, Эразму было бы достаточно остаться в Англии до конца своих дней (с правом проводить отпуск за границей). В 1509 году возраст философа едва перевалил за 40 лет, так что понятие «до конца жизни» было для него штукой довольно абстрактной — и он согласился, хотя и имел свои сомнения относительно характера бойкого юноши, с которым когда-то был слегка знаком.
Ну и, конечно, для Катарины Арагонской у судьбы тоже, наконец, нашлась ласковая улыбка. Надо сказать, что перед смертью Генри VII её положение при дворе стало насколько незавидным, что банк Гримальди перевел последнюю часть приданого успевшей овдоветь принцессы в Брюгге, а не в казну его величества. Его же величество до самой смерти твердил наследнику, что тот волен жениться на ком угодно, не отягощенном сложностью статуса вдовы его брата. Да, Генри VII предвидел, что этот статус аукнется в будущем — он был образованным и осторожным правителем. Что же касается Гарри, то его природный ум бежал в панике под натиском гормонов и воинственного настроения молодого короля.
Вообще, это было довольно комично. Посол Фуэнсалида был вызван в Гринвич пред ясные очи нового королевского совета, который на тот момент ничем не отличался от старого, и явился туда со старыми оправданиями (лживыми) факта невыплаты последней части приданого Катарины. Посреди этого знакомого всем до зубного скрежета монолога, в зал неожиданно вошел, через боковую дверь, секретарь молодого короля, Томас Рузелл, и сказал, что его величество Генри VIII не заинтересован обсуждать такую скучную мелочь как какое-то приданое, которое, он уверен, когда-нибудь будет выплачено. В чем он заинтересован, так это в обсуждении военного союза против Франции и немедленной свадьбе с его возлюбленной невестой, Катариной Арагонской. За боковой дверью находился сам король.