Еще 20 марта, после битвы при Арси-сюр-Об, в начале которой у союзников было сорок тысяч солдат, а в конце — девяносто тысяч, один из генералов спросил Наполеона: «…Почему вы, ваше величество, не помышляете о том, чтобы поднять нацию?»
«Химеры! — ответил он, — Химеры, позаимствованные из воспоминаний об Испании и о Французской революции. Поднять нацию в стране, где революция уничтожила дворян и духовенство и где я сам уничтожил революцию!»
Вот почему Наполеон не захотел назначить Карно на сколько-нибудь ответственный пост. Боясь своего соперника, способного поднять нацию, а что после этого будет — еще вопрос, Наполеон решил дать ему возможность получить хорошее поражение. Он назначил «организатора побед» командиром дивизии и губернатором Антверпена, который со дня на день должен был сдаться англичанам.
Старик послушно пошел исполнять приказ императора — пробиваться сквозь вражеские кордоны в окруженный и уже обреченный город, чтобы наладить его оборону. И если Карно, несгибаемый республиканец, в трудную для родины минуту избрал из двух зол меньшее и сам вызвался служить императору, то что же говорить о Монже? Он будет верен Наполеону до конца.
Ум в дураках у сердца
Трудно пустому мешку стоять прямо, говаривал Вениамин Франклин, ученый и государственный деятель. Жизнь Монжа и его товарищей по науке позволяет, как говорят ученые, обобщить это высказывание, распространив его на более широкий класс явлений.
Гениальный Лавуазье, а его не назовешь пустым ни в смысле интеллектуальном, ни в смысле материальном, не устоял прямо. Прав был академик А. Н. Крылов в своем ироническом высказывании: «В старину была поговорка «казенные деньги, что ком масла; когда его из рук в руки передают, — и ком не уменьшается, и руки становятся масляными. Вот он где истинный закон сохранения материи, не отсюда ли его взял Лавуазье, недаром он был откупщиком…»
Великий химик и двадцать семь его коллег по откупу в мае 1794 года были приговорены революционным трибуналом к смертной казни как «зачинщики или соучастники заговора, стремившиеся содействовать успеху врагов Франции путем вымогательств и незаконных поборов с французского народа, подмешивавшие в табак воду… взимавшие 6 и 10 процентов на капитал… вместо узаконенных четырех, присваивавшие прибыли, которые должны были вноситься в казну, грабившие народ и национальное достояние с целью похитить у нации громадные суммы, необходимые для войны с коалицией деспотов, и передать эти суммы последним».
Все ли здесь справедливо — трудно сказать. По-видимому, не все. Но Монжу и другим республиканцам было ясно, что не устоял гений вместе со своим мешком денежным. Рухнул Лавуазье под нож гильотины. Монж, Бертолле, Лаплас и Лагранж потеряли друга, наука — гения.
Другой близкий друг Монжа — Пьер Симон Лаплас — тоже не стоял прямо и не потому, что не мог, он просто избегал слишком категоричных, обязывающих позиций. А если и требовались таковые, то занимал те, которые совпадали с волей властей. Он, познавший все тонкости небесной механики, умело применял ее и на грешной земле. Первый том своего бессмертного произведения «Небесная механика» он посвятил Наполеону Бонапарту, «героическому умиротворителю Европы», «Аналитическую теорию вероятностей» — ему же, «Наполеону Великому», а последний том «Небесной механики» — сменившему Наполеона монарху из семейства Бурбонов. И не ошибся: Наполеон сделал его графом, а король — пэром и маркизом. Революция со всеми ее драматическими событиями, потрясшими весь мир, не нарушила покоя Лапласа, не остановила размеренного хода его аналитической мысли. Совесть не беспокоила ученого в годину тягчайших испытаний родины.
Верный своему народу русский ученый К. А. Тимирязев, одним из первых деятелей науки перешедший на сторону пролетарской революции, в своей знаменитой книге «Жизнь растений» рассказывает об интересном явлении, известном каждому деревенскому мальчишке.
Если сунуть своему приятелю в рукав колосок ржи, то он доберется до его шеи. Конечно, колос может и выпасть: все дело в том, как он был ориентирован, когда оказался под рубахой.
Колосок крестьянского потомка Лапласа был ориентирован строго вверх, и при всех движениях, всех переменах в политической жизни страны, включая взлет и падение империи, дела Лапласа только улучшились. Над ним никогда не нависала угроза ареста, как над Монжем и Бертолле, он не дошел до гильотины, как это случилось с Лавуазье.