Манолис был предельно возбужден. Я отодвинул от него верин стакан и сказал успокаивающе:
- Ну и что здесь такого плохого? Я в том смысле, что ничего такого вообще нет и Георгес тут ни при чем. Наверняка объяснение есть конкретное... какой-нибудь типографский трудящийся - ведь сейчас такое печатают, что и не захочешь, а сбрендишь.
- А я вот хочу, а не получается, - многообещающе вставила Тамарочка.
Но, повторюсь, меня так просто не собьешь. Я продолжал, как бы не слыша (глядя только):
- Но даже если и так, даже если все идет к этому самому... ммм...
- Одевятнадцативековиванию, - с потрясающе четкой дикцией подсказал Манолис, - вековивавуви.
- Ага, подтвердил я. - Точно. К нему самому.
И замолчал.
Он меня сразил этим своим "одевятнадцативековиванием". Он глядел гордо как победитель. Он ждал оваций. Тамарочка поморщилась, а Вера на секунду перестала ненавидеть пространство.
- К нему самому, - осторожно повторил я. - А, да! Ну вот хорошо...
- Хорошо, - с угрозой подтвердил Манолис.
- Вот хорошо, - продолжал я. - Все к этому самому катится. Ну. И что здесь дурного.
- Дурнаго? - негодующе взвыл Манолис. - Дурнаго? Ты сказал, что здесь дурнаго?
- Дурнаго здесь мнаго, - томно встряла Тамарочка. - Я, например, назад не хочу. Хочу, чтобы как в Америке, чтобы в кайф!
Тут и Вера вздумала посоревноваться с Тамарочкой в искусстве стихосложения.
- Если хочете дурнаго, опасайтеся люмбаго, - с великосветской ухмылочкой выдала она.
Я, наверное, тоже был от выпитого немножечко не в себе, потому ни с того ни с сего что поспешил ознакомить общество со своим новым рекламным виршем. Я воскликнул:
- Никогда не делай культ
Из машины ренаульт.
Если ты не идиот,
Пересядь на певгеот! Вот!!!
- Что! Здесь! Дурнаго???? - почти вопил Манолис, не слушая никого. - Да вы еще "назад к природе" скажите, черти зеленые!
Я пожал плечами.
- Авек плезир. Назад!! К природе!!
В стену постучали.
Мы были безбожно пьяны и с восторгом несли всякую ахинею. Она казалась нам исполненной великого и сладкого смысла. Только изредка, словно удары далекого колокола, вдруг охватывали меня порывы тревожного и торжественного чувства - в эти секунды с безумной яркостью вставала передо мной картина нашей попойки. Цвета, контуры, ароматы, прикосновения... звуки! - каждое из ощущений пронзало. Именно что пронзало.
- Ах, как хорошо мы говорим! - вдруг пропела Тамарочка, горделиво поправив великолепную прическу, которую я почему-то не заметил сразу. Это даже как-то и странно, что я ее сразу-то не заметил. Неожиданно до меня дошло, что самое главное у Тамарочки - ее прическа, очень какая-то сложная, многоэтажная, со спиральными висюльками, сплошное произведение искусства. И разгневанная ведьмочка Вера, дженьщина-вамп, черненькая, маленькая, с огромными сверкающими глазищами, казалась по сравнению с ней существом совершенно иного рода, ее красота ни затмевала тамарочкину, ни тушевалась перед нею - абсолютно то есть разные вещи. Два совершенства, инь и янь, белое и черное, не отрицающие друг друга, не подчеркивающие друг друга, а только друг с другом соприкасающиеся.
И она больше не ненавидела, моя Вера. Гнев ее переплавился во что-то другое, такое, знаете, символическое, из Делакруа, к людям живым отношения не имеющее.
Ни с того ни с сего она вдруг с пафосом продекламировала:
- Не вырвусь, не вырвусь
Из томного плена
Володина толстого, гордого члена!
Я зааплодировал, а Манолис скривился:
- Пошло, дамы и господа. Пошло и противно. Пфуй!
Мне вдруг показалось, что он прав и я подтвердил:
- И негуманно. По отношению к окружающим.
- Я объсню почему, - по своему обыкновению Манолис игнорировал чужие реплики. - Почему приличные на первый взгляд люди перешли вдруг к унижающим их сальностям.
Блестя глазами, моя Вера потребовала объяснений:
- И почему?
- Очпросто. Потому что цель, - с пьяной скучностью объяснил Манолис. Мы собрались познакомиться как будущие партнеры. Причем глупо! Зачем нам предварительно-то знакомиться (я кивнул в знак абсолютного согласия и даже немножко Манолиса зауважал)? Что это еще за политесы такие? Ну собрались потрахаться, ну и давайте, чего уж там! Нет, мы изысканные. Мы заранее знаем, что цель откладывается до какого-то мифического дня рождения...
- Почему это мифического? Ничего не мифического, - возразил я.
Я был с Манолисом совершенно согласен, но пусть он мой деньрожденье не ругает, пожалуйста. Пусть он про что-нибудь про другое.
Он меня не услышал. Он со значением продолжал:
- Но! Но живем-то мы сейчас! И оно, это сейчас, уже сейчас гадит, уже сейчас мешает нас с грязью, хотя мы пока девственность свою блю-у-у-у-дем.
- Говори за себя! - с неожиданным раздражением сказала Тамарочка.
- А что я, не прав? Что сейчас это самое нельзя что ли?!
Тамарочка, единственная, которая из нас всех казалась пьяненькой, перестроилась моментально.
- А почему бы и вправду - не сейчас? - сказала она. - Чего тянуть-то, действительно? Ведь хочется.
При этом она смотрела на меня так, что Вера снова заненавидела. А Манолис усмехнулся скатерти грустно.
- Вот-вот, - подтвердил он. - Почему бы.
Тамарочка бросила на него странный взгляд, порывисто вскочила со стула.
- Родные мои! Милые! Я вас всех люблю, кажется, с самого дня рождения!
- Ну, так далеко ты не помнишь, - сострил Манолис.
- Нет, правда, я вся ваша!
Она тряхнула прической, заговорщицки мне подмигнула.
- Володя! Будете нашим рефери. У кого грудь лучше - у меня или у вашей?
Я от неожиданности промычал что-то вежливо-невнятное.
Она в ответ мигом содрала кофточку, под которой, как я и думал, ничего из одежды вовсе не наблюдалось. Безумно красными сосками уставились на меня две очень даже недурные грудки.
Тут же, не успела моя Вера опомниться, к Тамарочке подскочил Манолис, поправил ей кофточку, обнял за плечи и усадил.
- Ну... ну... ну... ну вот...
Тамарочка разочарованно поджала губки. Ей не дали сплясать стриптизик, постепенно переходящий в половой актик. Конечно, обидно.
- Вы извините, это у нее нервное, - торопливо заобъяснял заботливый Манолис. - Понимаете, лет пять назад с моей женой (он нежно погладил Тамарочку по плечу) приключилась одна неприятность и с тех пор...