Из беседы Беляк заключил, что Чернявский уже успел собрать необходимые сведения о его прошлом. Ему, например, было известно что Беляк, живя в Сибири, работал бухгалтером в Союзе охотников и, стало быть, знаком со счетным делом, что он вдов и что дочь его учится в Москве.
В конце продолжительной беседы заместитель бургомистра предложил Беляку должность разъездного фининспектора управы. Беляк согласился.
— Он задал мне еще такой вопрос: «Вы, кажется, беспартийный?» Я ответил утвердительно. «Почему?» — спрашивает. Я сказал, что всю жизнь держался подальше от политики, увлекался больше книгами, охотой, наболтал ему о своей любви к природе. Это ему понравилось.
— Ну, а потом, потом как? — выпалил Пушкарев.
— А потом? Потом все пошло как по нотам. Уже больше двух месяцев работаю под его началом в управе. Побывал в пяти сельсоветах, наметил кое–где надежных ребят. О финансовых делах докладываю лично Чернявскому, потому что деньгами–то он сам распоряжается, никому не доверяет. В общем, как принято говорить, сработались. Стали с ним такими «друзьями», — водой не разольешь. Приглашал меня даже на именины жены. Вот как!
Настроение у Беляка было бодрое, веселое, в темных глазах его светился задорный юношеский огонек.
— Молодец! Здорово! — Пушкарев рассмеялся и одобрительно хлопнул Беляка по плечу.
Беляк рассказал о своем знакомстве со стариком Микуличем, кладбищенским сторожем, который был тоже оставлен в городе для подпольной работы. Они встретились в один из воскресных дней. Это было удобно, потому что по воскресеньям на кладбище всегда бродил народ и появление Беляка не могло вызвать подозрений. Около небольшой сторожки добродушный лысый старик с рыжей бородой, одетый в заплатанную телогрейку, оттачивал каменным бруском лопату. Как было условлено, Беляк спросил его, в какой стороне кладбища можно отыскать могилу доктора Войнова. «Кого? Кого?» — переспросил сторож. Когда Беляк повторил пароль, старик, не торопясь, поднялся, поставил у стенки сторожки лопату, засунул под крышу брусок и направился к бочонку с дождевой водой. Прополоскав тщательно руки, он обтер их о штаны и пригласил гостя в сторожку.
— Вот так мы с ним и познакомились, — заключил Беляк.
— Микулич… — проговорил как бы про себя Зарубин. — Имя это или фамилия?
— Фамилия, — пояснил Беляк. — Звать его Демьяном Филипповичем.
— Какое впечатление он произвел на тебя? — спросил Добрынин.
— Надежный старик. Веселый, но на фашистов крепко зол. Мы с ним в первый же день кое–что наметили. Он город знает как свои пять пальцев. Все о тебе, Федор Власович, спрашивал: как ты, да что ты, жив ли, здоров ли. Старуха у него совсем глухая… Угостила нас яичницей и маринованными грибами. Микулич по случаю знакомства притащил откуда–то поллитровку настоящей московской… Он так долго за ней ходил, что я, грешным делом, подумал: уж не в храме ли господнем он хранил эту поллитровку? Ну, тут мы, конечно, и вас помянули.
— Хороший старик. Давненько я его знаю. Из одних мест мы, из–под Брянска, — улыбнулся Добрынин.
— Он все сокрушается, что умрет и детей после себя не оставит, — сказал Беляк.
— Это у него самое больное место, — пояснил Добрынин. — А по кладбищу водил тебя?
— Водил. Показал мне такие дыры и склепы, что в них роту солдат спрятать можно. Знатное кладбище. А я–то!… Сколько лет прожил в городе и ни разу не был там.
— Ну, а как с могилкой доктора Войнова? — пошутил Пушкарев.
— Обошлись без нее.
Беляк рассказал, что уже установил связь с Наташей — официанткой столовой на немецком аэродроме, с Ольгой — телефонисткой центральной станции, с Карецкой — медсестрой немецкого госпиталя, с учителем Крупиным, бывшим директором ресторана Баклановым, железнодорожным мастером Якимчуком.
— Тут листовки немецкие ваши ребята показывали, а у меня вещь поинтересней есть, — сказал он. — Вот послушайте, что немцы про нас пишут. — Он достал из кармана листок бумаги. — Это из берлинской газеты. Карецкая перевела. «Поведение нашего противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, создавшая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении… На том же исступлении построена советская промышленность, беспрестанно выпускающая невероятное количество вооружения. Русские сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла». Вот как запели!
— Значит, начинают понимать, с кем имеют дело, — сказал Пушкарев.
— Выходит, так…
— Да… Но борьба только начинается. — Пушкарев встал из–за стола, подошел к двери землянки и крикнул дежурному, чтобы тот принес кипятку. — Они еще не так запоют, но поздно будет, — жестко сказал он, возвращаясь на место.
Появились котелки с кипятком, железные кружки, сухари. Началось чаепитие.
Беседа с Беляком затянулась допоздна. Встречаться часто не было возможности, поэтому пришлось за один раз обсудить многие вопросы.
Беляк поразил всех своей находчивостью, уверенностью, с которой он действовал, своими навыками подпольщика. Уже сказывалось его трехмесячное пребывание в стане врагов.
После ужина Добрынин, Костров и партизан Дымников пошли проводить Беляка. В лесу стояла непроницаемая тьма, вокруг было тихо, и только чуть–чуть шумел в листьях мелкий дождь.
— Экая темень! — передернул плечами Беляк. — Ну и глухомань! Тут сам черт ногу сломит.
— Благодать!… — сказал Добрынин. — Люблю такую погоду. А помнишь, Карпыч, как мы с тобой ночевали около Кривого озера прошлой осенью? Вот такая же погодка была, дождичек накрапывал, а мы в шалашике, на хвое лежали… Тепло, уютно, и до чего же приятно!…
— Помню, Власыч, помню! — отозвался Беляк. — А сколько утром уток взяли? А?
— Что–то много… Удачная зорька была. Эх, времечко дорогое!… — тяжело вздохнул комиссар.
Шли один за другим, «волчьим следом», как было принято говорить у партизан. Впереди шагал Сергей Дымников, хорошо знавший все лесные тропы.
Вскоре дождь перестал, но небо оставалось темным, беззвездным. С озера, густо заросшего камышом, потянуло прохладой. Обойдя озеро, путники вышли на большую поляну к заброшенной, ушедшей в землю избушке. Около нее устроили привал, закурили.
— Этой хатенке лет за сто, пожалуй, а все живет, — нарушил тишину Сергей Дымников.
— Тебе она знакома, Сережа? — поинтересовался Костров.
Дымников усмехнулся. Еще бы не знакома! Не одну ночь провел он в этой хатке. Отец–покойник лесничим был и всюду таскал Сергея за собой. Любил отец эту избенку. Днем тут хорошо! Полянка чистая, солнечная, родничок недалеко… Тут жил когда–то объездчик. Сергей забыл его фамилию. Кулаки в двадцать девятом году убили. И его и жену топорами порубили…
— За что? — спросил Беляк.
— Коммунист он был, в раскулачивании участвовал, вот они до него и добрались…
Костров поднялся, замигал карманным фонариком и вошел в открытую дверь избушки.
Деревянный, с большими трещинами пол, облупившаяся печь, затянутые густой сеткой паутины углы. В двух оконцах сохранились стекла. Тишина. Костров погасил фонарик и несколько секунд постоял в раздумье.
— Ну, пошли, товарищи, — сказал комиссар, и Костров вышел из избушки.
Беляка проводили до леспромхоза. Дальше он пошел один. Партизаны отправились обратно.
Дымников вел комиссара и начальника разведки новым, только ему известным, ближним путем. Лес тут был буйный с непроходимыми чащами и болотами, с высокими могучими соснами, с нарядными елями.
Дымников шел и рассказывал о том, как он рос, учился.
Добрынин хорошо знал биографию юноши. Знал, что у Сергея почти одновременно умерли отец и мать и он остался один. Добрынин прекрасно помнил день, когда к нему в цех впервые пришел паренек с ясными, лучистыми глазами, с открытым, смелым лицом. «Славный хлопчик», — подумал тогда Добрынин. Перед войной Дымников работал уже художником по стеклу и очень любил свою профессию.
Кострову, человеку новому в этих краях, о Сергее, как и о многих других партизанах, было известно мало. Он с большим интересом присматривался к Дымникову и внимательно слушал его рассказ. Костров как раз подбирал людей для разведки, старался поближе узнать каждого из партизан. Ему приходилось быть придирчивым, — не все подходили к ответственной и опасной роли разведчика.