– Грицько, – Георгий присел с ним рядом, – не говори никому. Это у меня от хвори моей, от горячки… понимаешь?
Грицько утвердительно кивнул головой.
– Понимаю, – зашептал мальчик, – я и сам як в горячке… Побег бы до низу, до казаков… дали бы мне шаблюку добру, от я бы показал тем шляхтам…
– Ты ж монахом будешь, Грицько?
– Ну так что ж? За веру Христову, як те лыцари наши!..
– Ты храбрый, Грицько, – улыбнулся Георгий, – придет еще и твое время, а сейчас… помоги мне, браток!
– Як бог не поможет, что я зроблю? – тихо ответил мальчик.
Георгий осмотрелся. Вокруг никого не было видно.
– Достань мне, Грицько, одежду переодеться послушником.
Грицько посмотрел на Георгия, прикидывая, как будет выглядеть этот рослый человек в платье послушника. Мальчик чуть не рассмеялся, но быстро зажал рот рукой.
– Послушника за ворота не пустят, – таинственно зашептал он, – надо иноком, а то чернецом…
Возвращаясь к себе в келью, проходя мимо игуменской калитки, Георгий увидел, как игумен провожал какого-то не по-здешнему одетого гостя. Гость показался Георгию как будто знакомым, но калитка закрылась за ним, и Георгий не смог вспомнить, где он встречал этого человека.
Игумен поздравил Георгия с выздоровлением и позвал к себе на вечёру.
– Простите грешное мое любопытство, – осторожно сказал Георгий, когда вечера уже подходила к концу, – гость, которого вы сейчас проводили, будто б знаком мне.
– Вряд ли, сын мой. Вряд ли… – несколько насторожившись, ответил игумен. – Многих господь сотворил по подобию. Человек он не здешний и не из ваших краев.
– Откуда он?..
– Из Чехии, заезжий купец. Имени тебе его не открою, а кое-что сообщу. Только запомни, сие не для глагольства пустого, а для размышления.
Пребывая, как всегда после ужина, в миротворном состоянии духа, игумен рассказал, что купец этот чешский направлялся в Киев, да не доехал. Побоялся везти обоз в город. Остановился далеко на Днепре и по старому знакомству пришел в монастырь расспросить, своими новостями поделиться.
– Жалуется. Торговать, говорит, в нашей земле стало трудно.
Был под Минском, там неспокойно. Глинский у Борисова, московский Василий воеводу Шемячича ему в помощь прислал. Король им навстречу выступил. От дыма да пыли днем солнца не видно.
– Господи, – перекрестил игумен плаксивое лицо, – пошто не смиришь гордыню людскую? За грехи наши невинные муки имут… Кровь, аки воду речную, на земь выплескивают.
Глава XI
День, когда русские полки соединились с повстанцами, был наполнен всеобщим ликованием. Трудно было сдержать порывы буйной радости недавних подневольных хлопов, увидевших ратников московского государя.
Молчаливые и суровые полешуки разрушили парадный строй. Не слыша окриков своих командиров, они бросились на ряды авангарда, сжимали стрельцов в медвежьих объятиях, кололи друг друга щетинистыми усами, кричали, плакали и плясали.
Князя Василия Ивановича Шемячича, старого грозного воеводу, одним взглядом повергавшего в трепет своих воинов, ссадили с коня и на руках поднесли к князю Глинскому. Окруженные боевыми хоругвями, под радостный звон колоколов и восторженные крики народа Шемячич и Глинский трижды обнялись и по-братски облобызались.
С треском вылетели днища у бочек с медом и крепким пивом. Задымили костры, наполняя весенний воздух запахом жареной баранины, лука и медового варева.
До ночи не умолкали сурмы, волынки и хоровые воинственные песни.
Слово «брат» слышалось в каждом углу военного лагеря. Воины обменивались железными и деревянными нательными крестами, клялись на веки веков не щадить живота за брата, за единую веру, за русскую землю. Теперь и смерть не разлучит их!
Слепцы-лирники сложили новые песни. Про братьев московитян, про храбрых новогородцев, про больших воевод, что пришли освобождать землю Белой Руси.
– пели старцы в селах, при дороге, встречая и провожая ратников.
Певцы шли вслед за своими земляками. На привалах собирали вокруг себя усталых, изнуренных жарой, не привыкших к походам молодых воинов и седоусых московских стрельцов. Простыми словами прославляли их путь. Пели о том, чего уже не видели их потухшие очи, но что слышали уши и чуяло доброе крестьянское сердце.
Слушали воины, и сердца их наполнялись радостью долгожданного братства, верой в победу, в скорую волю.
Молодые гордились тем, что идут бок о бок с войском московского государя, с завистью поглядывали на их пеструю, красивую одежду, на стрелецкое оружие. Старики жадно выспрашивали у стрельцов о жизни на московской земле. Рассказывали о своей.
Шли по кривому Борисовскому шляху, по дороге на Минск, на Вильну.
В мареве знойной коричневой пыли колыхались островерхие шапки стрельцов, поблескивали стволы ружей, пики. Плыли расшитые золотыми нитками боевые хоругви. Тянулись обозы. Скрипели низкие, тяжелые телеги пушечных нарядов. Раскачиваясь на ременных рессорах, грузно ныряли по ухабам воеводские кареты. Обочь, вспахивая копытами молодое жито, топча узкие полоски посевов, обгоняла обозы конница. Пожилые ратники глядели, как чернело поле там, где проходило войско. Молча вздыхали, хмурились, ни с кем не делясь своими мыслями.
Лишь иногда скажет кто-либо:
И остальные еще больше нахмурятся.
Шли…
Вечерами небо освещалось заревами далеких пожаров, доносились глухие отзвуки коротких боев. Это разосланные вооруженные загоны охотников и крестьяне, проведавшие о движении русских полков, расчищали путь.
Под самым Борисовом, не доходя до переправы через реку Березину, к воеводской карете подскакал конный дозор. Обнажив голову, перегнувшись с седла, сообщил что-то в затянутое кисеей окно.
Грузный седобородый воевода Шемячич распахнул дверцу кареты и с неожиданной для его возраста легкостью выпрыгнул на дорогу. Стремянные подвели красивого, гнедого с лысинкой коня.
Заиграла труба. Послышалась громкая и торопливая команда сотников. В рядах зашумели. Головной полк остановился, готовясь к бою.
Окруженный телохранителями, вперед проскакал Шемячич.
Еще издали он увидел, как с противоположного берега к реке спускалась беспорядочная серая масса людей. Их было несколько сот человек. Вооруженные пиками, крестьянскими косами и вилами, изредка и пищалями, они шумно входили в воду и, подняв над головой свое оружие, шли вброд. Иные, оттесненные товарищами, сбивались с брода, проваливались в ямы. Плыли, размашисто рассекая воду, поднимая каскады брызг. Далеко за ними, закрывая Борисов, к небу тянулись клубы черного дыма.
Несколько рыбацких лодок, опередив пловцов, пристали к песчаной отмели возле группы стоящих всадников. Подъехав ближе, Шемячич узнал среди всадников князя Глинского.
Рослый полуголый мужик с лохматой черной головой крепко обхватил одной рукой ногу Глинского, словно боясь, чтобы он не убежал, другой махал, зазывая.
– Тута! Тута! – кричал мужик, чему-то радуясь и торопясь сообщить свою радость другим. – Все тута! Браты наши… Москва тут!
Выбравшиеся из воды бежали на его голос. Возле Глинского быстро вырастала толпа. Спотыкаясь на неровном дне реки, падали, захлебывались водой, спешили отставшие.
Стрельцы входили в воду навстречу им, помогая выйти на берег. На двух лодках вылавливали не умевших плавать, сбившихся с брода.