«Ну что ж, основной материал в руках, — говорил себе повеселевший Ветлугин. — Осталось самое малое: хоть трехминутная встреча с самим О’Хагэном. Хотя бы минутная! Факт личного общения. Маккун должен понять...»
Ветлугин положил бюллетени на стол. Десмонд Маккун сразу это заметил. Он, не торопясь, вернулся к столику, неся две полные кружки «гинесса». И опять утомленно, тяжело бухнулся на стул.
Теперь Ветлугин ясно видел, что это очень усталый человек. И теперь Десмонд Маккун не казался ему ни пугающим, ни мрачным. Наоборот: только теперь Ветлугин стал понимать, какую изнурительную, ответственную и крайне опасную работу выполняет он.
Те, на другой стороне, конечно, не хотели бы публичных разоблачений. Конечно, они следят за деятельностью бюро. За его деятельностью. И, конечно, сделают все возможное, чтобы ее прервать. Выходило: Десмонд Маккун играет со смертью. И конечно, прекрасно сознает, чем это может кончиться лично для него. Но в нем не заметно страха. Никакого страха. Лишь усталость. Видно, ему уже достаточно пришлось пережить и через многое пройти. Но неужели ныне он живет с сознанием, что ничего страшнее уже быть не может? Неужели ему и смерть не страшна?
Так думал Ветлугин. Но спросил о том, что было ему важнее всего сейчас, — об интервью с Шином О’Хагэном. Он сказал:
— Мистер Маккун, мне необходимо — поймите! — хоть на пять минут повидать Шина О’Хагэна.
— Это совершенно невозможно, — ответил Маккун, опустив голову.
— Но почему же? Я все понимаю, — настаивал Ветлугин. — Я знаю, что Шин О’Хагэн болен, что он истощен, немощен. Но для живого впечатления, — поймите! — хоть на минуту, а?
Десмонд Маккун поднял на Ветлугина печально застывшие глаза. Лицо его выражало скорбь. Он глухо произнес:
— Шин О’Хагэн мертв.
— Что?! — воскликнул Ветлугин и почувствовал, как бешено запульсировала кровь в висках, а сердце болезненно сжалось.
— Он умер, когда вы уже были здесь, — хрипло пояснил Маккун. — Похороны — в воскресенье. Мы будем хоронить его с почестями. По нашей республиканской традиции. С флагами. — Маккун насупился, помолчал. — Мы его смерть не простим, — твердо пообещал он.
«Вот оно что, — угнетенно думал Ветлугин. — И черный джентльмен, и слезы Ежика... Как бывает в жизни!.. Разве такое придумаешь?.. И как все мы едины в этом мире!.. Разве я теперь иностранец здесь? Разве я не причастен к их судьбам и случившееся не полоснуло и мое сердце?..»
— Скажите, почему они его освободили?
— Они не хотели, чтобы он умер там, в Мейз-призон, — ответил Маккун.
— Шин О’Хагэн был безнадежен?
— Да.
— Он знал об этом?
— Да.
— Почему вы не пускали к нему отца?
— Это совсем не так, — твердо сказал Маккун. — Этого не хотел сам Шин. Он знал, что отца угрожают убить. Он боялся за него.
— А мальчик? Его зовут Патрик?
Десмонд Маккун удивленно поднял брови.
— Да, — ответил коротко.
— Простите, но почему Шин О’Хагэн хотел постоянно видеть младшего брата рядом?
Маккун пожал плечами.
— Мистер Маккун, кто был джентльмен в черном?
— Пастор.
— В самом деле пастор? Мне он показался чересчур молодым.
— Это был пастор, — раздельно произнес Маккун и нахмурился, давая понять, что продолжать эту тему бесполезно.
— Скажите, Шин О’Хагэн не оставил дневника, завещания?
— Сегодня утром он написал записку. Я думаю, что это можно считать его политическим завещанием.
Он полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок бумаги, на которых обычно пишут письма. Протянул со словами:
— Можете публиковать.
Писалось очень слабой рукой, буквы прыгали, корячились, но предсмертная мысль Шина О’Хагэна была спокойной и ясной.
«Я очень хочу жить, но дальше бессмысленно себя обманывать: я умираю. Я оставляю с вами свою надежду. Я ухожу от вас с верой, что настанет день и наши младшие братья увидят Ирландию объединенной и социалистической.
Шин О’Хагэн»
— У вас есть еще вопросы? — мрачно спросил Десмонд Маккун после того, как в тягостном молчании они допили «гинесс».