Все уходит, даже железное, думалось ему, но без горечи и печали, а с той светлой грустью, когда сознаешь, что у каждой эпохи свой особый облик, у каждого поколения свои задачи, и решать их нужно достойно во имя красоты и добра... И еще ему весело подумалось, отчего даже улыбнулся — куда девались раздражение и усталость! — что, будь у него золотой кирпич, он бы купил старый русский паровоз, какой удалось бы, — «Овечку», «Щ, «Эр», «СУ», «СО», «ФД», «ИС», «Л», — и поставил бы его на всеобщее обозрение, как совершенное творение ума и рук человеческих...
На восьмой путь прибыл дневной поезд из Норвича, и как бы в насмешку над паровозной восторженностью Ветлугина напротив него в десяти шагах замерла безликая темно-синяя коробка — тепловоз. Он будто впервые увидел этот комод на колесах, и ему немедленно захотелось проверить свое впечатление на старике-соседе, пусть бездомном бродяге или полунищем пенсионере, который не мог не помнить, более того, не мог не любить живодышащую прелесть паровоза. Старик внимательно всматривался в немногих пассажиров из Норвича, однако заметил настойчивый ветлугинский взгляд. На его лице отразились недоумение, а также жалкая, усталая растерянность.
— Последний поезд из Норвича, сэр, — виновато произнес он.
— Почему последний? — не понял Ветлугин. — Будут еще вечерние.
— О нет, сэр. Они меня не интересуют, — вздохнул старик. Он стыдливо заулыбался. — Извините, пожалуйста... Я не смею, наверное, — говорил он, путаясь. В немигающих, выцветших глазах застыла тоскливая безнадежность. — Мне показалось... я подумал, сэр, когда вас увидел, что вы — русский.
— Вы не ошиблись, — подтвердил Ветлугин.
— Вы мне напомнили... как вы похожи... нет, сэр, как он похож на вас, — запинался старик. — Это было так давно... целую жизнь назад. Русский майор, с которым я познакомился в конце войны в Вене... О, вы очень похожи! Целая жизнь, сэр, целая жизнь, — повторил он. — Так давно... русский майор был очень хороший человек... веселый, отчаянный, простите меня, сэр, простите.
Старик отвернулся и смахнул скрюченными пальцами набежавшие слезы.
— Ну что вы? — уже растерялся Ветлугин, тут же забыв о своем возмущении коробчатым тепловозом. — Чем я могу вам помочь?
Старик с жалкой надеждой, не мигая, смотрел на него, как смотрят дети или... старики.
— Извините меня, — забормотал он, — я очень продрог сегодня... а мой бюджет... если вы мне дадите десять пенсов, сэр, на чашку чая, я буду вам сердечно благодарен.
Ветлугин протянул ему фунт.
Старик смотрел на зеленую бумажку в печальной нерешительности; затем боязливо огляделся — не видит ли его попрошайничества полицейский. Но нет, никто за ними не наблюдал. Тогда он быстрым движением взял фунт и скомкал в кулаке. И торопливо поднялся, бормоча:
— Русские всегда были щедрыми. Спасибо вам, сэр, большое спасибо. Да поможет вам Бог...
Он уходил, не оглядываясь, чуть волоча ногу в перевязанном жгутом ботинке.
Прошло несколько месяцев. Изредка Ветлугин вспоминал старика и каждый раз корил себя, что так легко с ним расстался. Кто бы он ни был — бездомный бродяга или забытый всеми пенсионер, но ведь когда-то воевал против фашизма, и наверняка честно, не прячась за чужие спины, — такое не в духе англичан; у нас бы он был уважаемым ветераном...
Эх, говорил себе Ветлугин, тугодум! Где же твоя журналистская хватка? Представь только: в Вене!.. в конце войны!.. знаком с русским майором!.. похожим на тебя!.. Какой же очерк можно написать, эх!..
Раза три Ветлугин заезжал на Ливерпуль-стрит Стейшн в надежде встретить старика. Но как долго ни ждал, как тщательно ни искал — обнаружить не мог. Правда, все три раза появлялся на вокзале не в то время, в какое встретил его впервые, и уж совсем не в тот час и минуты, когда прибыл для старика «последний поезд из Норвича».
Это странное стариковское заявление Ветлугин не то чтобы не помнил, но как-то совсем не придавал ему значения. Впрочем, это часто бывает со всеми нами, когда мы сосредоточиваемся на определенном желании, определенной идее или в целом на определенной системе мышления. А еще точнее: когда мы торопливо желаем, вместо того чтобы продуманно достигать. В общем, Ветлугин смирился с тем, что со стариком вряд ли ему суждено еще встретиться.
Но он с ним встретился — совершенно неожиданно в довольно неожиданном месте, и это лишний раз доказало: нельзя отступать от того, что, как говорится, суждено свыше. Ветлугин намеревался написать о контрастности судеб ветеранов, а потому желал выяснить историю знакомства старика с «русским майором»: мол, вот какая печальная судьба у английского участника войны и, конечно, совсем обратное у нашего фронтовика. Но, оказывается, «теория» контрастности вела его к иному сопоставлению — внутри самой Англии. Впрочем, это изначально разумелось еще в их первую встречу на холодном, сквознячном и сумрачном вокзале, как бы у входных врат в лондонское царство золотого тельца — в Сити.