Было и другое возражение против этого мощного строительства, которое по проекту должно привлечь десятки тысяч работающих. Прежде всего из сельской местности, окончательно оголяя колхозы и совхозы, которые и так уже давно опустошены, давно наполняются привлекаемой отовсюду случайной рабочей силой. Но куда там! Неудержим был, гневен: в городе-то пророка космической цивилизации?! Но и хитрил Андрей Андреевич, хитрил. Сам-то давно понял, что на сельской ниве славы не заработаешь. Понял, как специалист, — ведь недаром же кончал Тимирязевскую академию! Вот тут возникает новая грань бывшего всесильного Первого.
Как вы думаете, какое у Кандренкова было хобби? Кстати говоря, догадаться нетрудно, но именно поэтому и в голову не сразу придет: он разводил кроликов. Целую кроличью ферму завел! Говорят, образцовую ферму. Каких там только трусов не водилось — и по масти, и по породе! Говорят (конечно, со злостью), что только там чувствовал свою истинность и удовольствие. И добавляют (опять же зло): мол, калужане забыли при нем, что такое мясо, — «на экскурсии» в Москву за ним отправлялись...
Зададимся и мы вопросом: неужели так всегда будет?
Неужели зоотехники, получив полноту власти, будут возводить сомнительные дамбы, создавать сомнительный индустриальный пейзаж, а тем, в чем они смыслят и, может быть, к чему имеют призвание, заниматься — как хобби? Не видел кроличью ферму Кандренкова, но свидетельствую: врезалась она в память калужан намертво, до сих пор не забывают...
Наверное, хватит об этом? Впрочем, приведу животноводческие данные из энциклопедического словаря Гранат: в 1912 году в Калужской губернии было —
крупного рогатого скота — 333 тыс. голов,
овец — 347,
свиней — 185.
Домашнюю птицу тогда просто не считали. А кроликов — тем паче.
Данных за 60‑е, 70‑е и первую половину 80‑х годов у меня нет. Зато есть данные на 1 октября 1989 года:
крупный рогатый скот — 524,4 тыс. голов,
овцы — 82,8,
свиньи — 121,5.
Сравнивайте, картина, по-моему, ясна... Хотя бы в том, что никакого прогресса в конце века по сравнению с его началом в мясном животноводстве мы не обнаруживаем. Ну, а какой путь дальше?
Андрей Андреевич Кандренков был типичным представителем брежневской эпохи. Будь на его месте столько лет кто-либо другой, из тех, у кого амбиции пограндиозней, а совести никакой, из тех временщиков, которые готовы на все ради собственной карьеры и тщеславия, еще бы хуже было калужанам. Впрочем... Замечу, по крайней мере, следующее: при всех особенностях, при всем волюнтаризме деяний Кандренкова он все же оставался исполнителем воли Москвы и проводил ту генеральную линию, которая была навязана стране Брежневым и его окружением.
Но в истории не бывает оправданий. Поэтому-то вот таким и получился портрет человека на фоне его дел и памяти о нем в Калуге и области, где он долго (вдумайтесь только: двадцать шесть лет!) бессменно и бесконтрольно сидел на пирамидальной вершине власти.
3. Судьба «дворянских гнезд»
Мы поехали в Авчурино — там рухнул храм. Сам по себе. Знаменитая Никольская церковь, построенная в XVIII веке по проекту архитектора В. П. Стасова. Того самого, который возводил Петербург. Рухнула оттого, что немыслимо обветшала. Хотя и «охранялась государством»...
Мы — это я и «мой Паша», Павел Владимирович Пантелеенко. Одно время он был достаточно известным журналистом, но рассорился с главным редактором и вынужденно покинул свое, возвеличенное и его публикациями, популярное издание. Он хлебно устроился в тихом журнальчике, мало кому известном; думал пересидеть годок-другой, но примагнитился: многое его устраивало в этом незаметном ведомственном издании — оклад с премиями, вольности жизни, что генетически важно для кубанского казака, и разные другие блага и возможности. Уже с десяток лет Павел пишет какую-то необыкновенную книгу, которую, как говорит, посмеиваясь, обязательно закончит, выйдя на пенсию.
Он — мой старый добрый друг. Иногда мы с ним ссоримся, но ненадолго. Я к нему привязан; наверное, еще потому, что он, безусловно, человек необычный, по крайней мере непредсказуемый, умеющий постоянно удивлять — вы еще об этом узнаете. Подобно мне, он легок на подъем, и мы с ним часто, следуя гоголевскому завету, отправляемся «проездиться по России».
Кстати, не напомнить ли вам, что Николай Васильевич писал о России в «Выбранных местах из переписки с друзьями»? Должен заметить, что это по-настоящему мудрая книга; книга-исповедь, очень русская книга. Она вышла в 1847 году, накануне европейской революции — во Франции, Германии, Австро-Венгрии; была в России не вполне понята, зато наотмашь обругана, особенно неистовым «западником» Виссарионом Белинским. А она, эта книга, до сих пор — столько-то лет спустя! — остается живой, хотя и плохо прочитанной, но ныне, пожалуй, больше нужной России, чем в ту застойную эпоху — охранительного царствования Николая Первого.