Ненадежен этот «интернационал переселенцев». В самом деле, «слепому видно». И все (ну, почти все) понимают наш земледельческий тупик, выход из которого — и это тоже все понимают — ни в направлении подряда, аренды или каких-то других организационных форм. Не решат продовольственной проблемы тем более агроцехи предприятий — эти уродливые «грыжи индустрии», потому что все это временщина. Да и выдающиеся организаторы, которым действительно удавалось или недавно удалось создать фабрики мяса и молока, тоже временны, и все мы можем припомнить бывшие прославленные колхозы и совхозы, которые с уходом их «выдающихся организаторов» быстро обрастали миллионными долгами и, как говорится, пластались по земле.
Выход из тупика, по моему убеждению, — в наследственном землепользовании: и колхозно-совхозном, и общинно-индивидуальном, будь то кооперативная форма (деревенская), семейно-хуторская или фермерская с сезонным наемным трудом. Остается и армия сельскохозяйственных рабочих на «фабриках» мяса, молока, овощей, которая будет (по крайней мере, должна) обеспечивать стабильность, хотя, как правило, невысокую (но это по нынешним временам); и возродится предприимчивый крестьянский труд, который, убежден, создаст богатый продовольственный рынок... Возродится земледелец, который ныне, именно к 90‑м годам, исчез окончательно из бывшей крестьянской державы. Возродится тот самый российский крестьянин, который чередой поколений врастал в свою землю. Мне лично это предельно ясно, и надеюсь, что с этим согласится большинство.
По крайней мере Павел признал мои доводы разумными и убедительными. Сам же он порассуждал, я бы сказал, историософски:
— Знаешь, а ведь больна Россия, хотим мы этого или нет. Вот смотри: тысячелетие Российскому государству исполнилось в 1862 году. А это, вспомним, был самый революционный год — сразу после крестьянского освобождения. Потом революция лишь набирала обороты, пока не достигла апогея в 1917. А дальше — защита от внешних и внутренних врагов. Эксперименты, репрессии — ужасные, трагические. Опять защита — от фашистского нашествия. Погибель лучших сынов. И опять эксперименты, эксперименты — допоныне! И вот 1000‑летие Крещения Руси, 1988 год. Может быть, тут концы и начала? Может быть, тут перелом? — задумчиво говорил он. — Может быть, отсюда пойдет новое летосчисление? Новая эра? Новый путь? Новая жизнь?..
Хотелось бы верить. А верить обязательно нужно.
4. Исповедь великомученицы
Не стану заниматься описанием непрестанных приключений Павла Владимировича Пантелеенко. Да такая уж у него натура — романтика и фантазера. Впрочем, многие из нас, из нашего поколения, называемого ныне «шестидесятниками», похожи на него. Что ж, мы не только ездили с квелыми рюкзачками поднимать целину или строить гигантские ГЭС, но и мечтали о невероятных приключениях.
Павел, например, однажды чуть не устроился в кругосветку на польской яхте. Это случилось после знаменитого одиночного плавания англичанина Фрэнсиса Чичестера. Правда, бдительные загранработники «из органов» успели в самый последний момент его перехватить. Это была единственная загранкомандировка, после которой его за пределы Родины уже никогда не выпускали. Но свершить что-то вольное, необычное — в крови у потомственного кубанца.
Вот и в то тихое солнечное утро, проснувшись в гостинице по привычке достаточно рано, я обнаружил Пашино отсутствие. «Так, чем же ты решил меня удивить? » — подумал я, вспоминая нашу вечернюю беседу. Павел настойчиво предлагал проехаться в Полотняный завод, владения Гончаровых, где бывал Пушкин, а я заупрямился, думая побродить по Калуге, повидать знакомых и, может быть, заглянуть в одно из присутственных мест, чтобы навести кое-какие справки. «Так, и куда же ты, казачина, исчез?» — спрашивал я себя и, поразмыслив, почти догадался: за долгие годы наших отношений я научился выстраивать логику его поступков.
Наверняка, говорил я себе, он отправился в церковь Георгия-на-Верхах. Эта церковь всегда была в Калуге действующей, даже во времена жесточайших гонений — с 18‑го по 41‑й. В эти годы она оставалась единственной, где шли службы, и, безусловно, из-за месторасположения напротив городской усадьбы семейства Гончаровых. Местные сатрапы в репрессивные сталинские времена, видно, рассуждали так: а вдруг к ним в Калугу заглянет какой-нибудь иностранец и пожелает лицезреть дом Гончаровых, а напротив церковные развалины? Нет, рассуждали они, нельзя позориться перед заграницей...