Он искренне не понимает гоголевского призыва к тому, чтобы — любить Россию! Прямо-таки набрасывает кучу пустых вопросов: зачем? как? что это значит? речку, где ловишь рыбу? или рощицу, где собираешь грибы? И в конечном, итоге скатывается к выводу: «Любить можно то, что важно для тебя и где ты можешь преуспеть». Или: «Любить можно то место, где тебе хорошо, интересно и достойно живется». И подобное прочее. Обязательно добавляя: «Я вот десять лет проработал на Севере — из-за денег. Что, мне любить вечную мерзлоту? Я бы лучше отработал за границей — и интереснее, и побогаче. А в Орел вернулся, потому, что дочь подросла — в институт поступать надо. Ну, о чем ты? О какой возвышенности? Обычная жизнь — без полета...»
Он всегда искренен, и с ним спор как-то сам по себе гаснет: ну, в самом деле, о чем я? О какой возвышенности? Нет, духовность и подвижничество среди них, технарей, редко встретишь, как и «любовь к отеческим гробам». Они прагматики и мыслят реалиями собственной выгоды. А ведь они, технари, в городе, в нынешнем промышленном городе — центровые фигуры. Не самые удачливые, не самые пока определяющие, но в перспективе — они, они...
И они для левых радикалов, которые все западники, — тот умственный слой, энергетическая масса; их нужно завоевать! В чем тут причины? Ответ существует. Во что превращены наши инженеры? Те инженеры, которыми так гордилась дореволюционная Россия? Или: можем ли мы сравнить дореволюционного русского инженера с его многочисленными «потомками» в СССР? Нет, не можем. Лишь единицы.
Старая русская инженерия в основном была патриотической. Она получала классическое образование в гимназиях или реальных училищах — со знанием латыни и греческого, а значит, истории цивилизации и общемировой культуры, со знанием одного-двух, а то и трех-четырех современных языков. Она отличалась достоинством, самоуважением; была высокооплачиваемой...
Советский инженер, или конструктор, или исследователь прежде всего материально унижен. Особенно перед теми, кто малообразован, кто «институтов не кончал», но до недавнего времени был «гегемоном». А с этим «гегемоном» инженер-конструктор-исследователь учился в одном классе, жил на одной улице, в тех же условиях, часто в той же полунищете, но все же стремился «выбиться в люди». Выбился — ну, и чего достиг?..
К сожалению, советская техническая интеллигенция достаточно политически и общекультурно не развита, являясь, как правило, узкими специалистами и до последнего времени узкомыслящими людьми. Вот именно! — «до последнего времени». Сейчас эта многомиллионная группа населения, этот умственный слой советского общества пришел в движение и может взорваться в любую минуту — именно в силу униженности своего положения (в сравнении с Западом), а также в силу все возрастающего недовольства техническим отставанием (опять же в сравнении с Западом).
Наука и техника, как известно, наднациональны, то есть космополитичны; и в чем-то элитарны, а потому наши доморощенные политики из технарей настроены оппозиционно-радикально; им нравится идея «элитарной революции», которую проповедуют левые радикалы, и в их среде довольно успешно. В общем, они, как и молодежь, которой внушается, что она сразу должна все иметь, та питательная среда, где плодится западничество (точнее, американофильство, причем, как всегда у нас, больше на вере, чем на знании — а это ведь легче, чего голову-то ломать?), где вербуются сторонники «четвертой революции», где на вопрос о любви к России с холодком и презрительно усмехаются...
Н-да... Любая поездка — это не только новизна впечатлений, но и раздумья, раздумья...
10. Нечаянная радость
От южной трассы, устремленной в Крым, к Черному морю, Спасское-Лутовиново находится, как писал в письмах, зазывая гостей, Тургенев, «всего в десяти верстах». Дорога в усадьбу по древнеримскому образцу — прямая: то длинно падающая вниз, то протяжно взбирающаяся к горизонту, за которым близко и медленно плывут облака. Вдоль обочин тянется цветастый травяной ковер; за ним — нескончаемые яблоневые сады.
Хорошо!.. В самом деле прекрасно!..
То и дело проносятся кавалькады свадебных автомашин: Спасское — освященное место паломничества.
Брожу по старинному парку в тенистых аллеях. Плотные кроны смыкаются высоко над головой — тишина, таинственность. Редкий солнечный луч вдруг золотисто-прозрачной струей прольется с небес, ярко высветив то корявый ствол, то задумчивую скамейку, то рано опавший лист. Но не видно ни выглянувшего солнца, ни голубого неба, ни облачных караванов... И ты неожиданно ощутишь себя совсем маленьким, совсем одиноким и потерянным в этом величественно-строгом парке. Но не пугают ни красавцы клены, ни гренадеры дубы, ни мачтово-стройные сосны и тем более свадебно-чистые березы. Наоборот, как бы оберегают, и ты действительно убеждаешься в их покровительстве, когда непредвиденно падет сумрак и опасливо застучит по листве крупными каплями случайный дождь — под кронами ты в безопасности.