«Ну все понимает Мальчик!» — восторгалась Алевтина Федоровна и прямо-таки не представляла, как бы она могла жить без него. Естественно, Чиж ничего не понимал в человечьих делах, а тем более в производственных конфликтах на ткацкой фабрике или профсоюзных заботах Некрячкиной, и все же нужное для себя, для своих отношений с ней, с «мамой», он схватывал безошибочно. Скажем, то, что обязан бояться и нелюбить Царицу или Ломиху, которая почему-то ненавидит его, Чижа, такого воспитанного и серьезного, а также его необыкновенную хозяйку. А он, Чиж, ей беспредельно предан и готов всегда защищать. Но почему-то она запрещает ему это делать, а требует, чтобы он оставался сдержанным и безразличным. Ему же чрезвычайно нелегко справляться со своим возмущением. Однако когда «мама» в их квартире начинала сама возмущаться Царицей-Ломихой, тут уж он не сдерживался и так сердито лаял, выплескивая свою обиду и гнев, что Алевтина Федоровна не могла нарадоваться. Она успокаивала его, и сама успокаивалась, и обязательно ласкала, гладила «своего Мальчика». А ласки Чиж, как всякое живое существо, обожал.
Вот и в этот вечер Алевтина Федоровна, опять возмущалась Царицей, и он чутко ловил каждое слово, чтобы правильно и вовремя выразить собственное возмущение.
Некрячкина раздраженно говорила:
— Ты только послушай, Мальчик, что она сегодня закатила! Видите ли, юбилей ей устраивай! Пятьдесят лет на фабрике проработала! И именно сегодня устраивай, потому что, говорит, в этот день я к станкам встала. Ты что, Мальчик, не понимаешь, о ком я говорю? — недоуменно спросила Алевтина Федоровна и даже пожала плечами. Чиж виновато вильнул хвостом и на всякий случай пару раз тявкнул: он все же не догадывался, о ком речь. — Да о Царице! — недовольно воскликнула Некрячкина, и Чиж обрадованно, сердито залаял.
— Ну так вот, — продолжала она, — понимаешь ли, новый директор, эта знаменитая Углова... — Песик виновато завилял хвостом, он еще не знал, как следует себя вести при упоминании нового имени: в голосе хозяйки вроде бы чувствовалось неодобрение, однако еще не было ни раздражения, ни сердитости, — ...вызывает меня к себе и заявляет: организуйте, мол, чествование по профсоюзной линии. Купите подарок, скажите подобающие слова, можете корреспондента пригласить, пусть напишет. Но, вообще-то, говорит, намекните прозрачно, что Ломовой пора уходить. Мол, уже нерентабельно эксплуатировать старое оборудование, начнем цех переоснащать. Нет, ты понимаешь, Мальчик? Это мне-то такое сказать Царице, мол, наработалась, уходи...
Чиж тут, понятно, возмущенно пролаял и даже вскочил, прошелся по ковру, потянулся, довольный, что не оплошал.
— И это мне, — возмущалась Некрячкина, — которую она ненавидит и презирает. Но сам понимаешь, не возражать же Угловой? Ну, собрала я в перерыве всю смену, поздравила, вручила чайный сервиз, все поаплодировали, а Царица... — «тяв! Тяв!» — ...губу прикусила, злая вся и молчит — ни слова благодарности! А тут к ней корреспондент из многотиражки: мол, Евдокия Васильевна, ваши планы на будущее? Ох, как она тут понесла, ух, как разошлась! Фурия прямо!
Чиж растерянно и осторожно посматривал на хозяйку из-за своих волокнистых косм: не мог сообразить, как поступать? А все потому, что Алевтина Федоровна вдруг с ужимками заливисто рассмеялась — «хиии‑иии...» И так искренне, с таким удовольствием — ничего не поймешь.
— Нет, Мальчик, ты представляешь, обо мне забыла и понесла на директоршу. Эта, кричит, дутая героиня, эта! — хиии‑иии... Ах, Мальчик, даже тебе неприлично произнести! В общем, разнесла директоршу в пух и прах — и с оскорблениями! Я еще, орала, поработаю, наша ткань Африке нужна, мы на всю планету наткем полотна! — хии‑иии...
— Корреспондент, такой совсем юный, остолбенел, зарделся, не знает, что и делать, а Царица... — «тяв! тяв!» — несет Углову и все ее новые порядки, что просто стыдно. А народ-то похихикивает: вишь ты, представление им устроила! А кто и поддакивает: мол, давай, Дуся! Правильно, давно пора заявить! А то, куда же мы? Вместе, что ли, со станками повыкидывают?
— Но тут я возмутилась, конечно, — строго произнесла Некрячкина и сжатой ладошкой мелко потрясла в воздухе. — Пристыдила Ломиху... — «тяв! тяв! тяв!» — Ну, она, естественно, на меня набросилась. А я хоть и привычная к ее грубостям, но тут не сдержалась: говорю, пора и честь знать! Не частная, говорю, это фабрика, Евдокия Васильевна, не твоя, а государственная. И государство само знает, как поступать. И если уволят тебя, говорю, то профсоюз не станет защищать. Тоже мне царица нашлась! — Чиж, весь сосредоточенный, напряженный, при последней резкой фразе разразился гневным лаем и быстро-быстро завилял хвостом, ожидая похвалы.