‒ Вот же идиот… да на эти деньги же можно нанять целый отряд ландскнехтов! Странно, правда, что он решил использовать денарии вместо драхм, но мне, если честно, плевать, ведь они даже ценнее… ‒ по крайней мере, он был всяко выше по своему положению, чем какой-то там рыцарь Кай, а также, по-видимому, вовсе не был обременён условностями общения разных сословий. Кроме того, он был гораздо приятнее в общении, пускай и у него тоже были свои «заскоки», так скажем. В частности, любовь употреблять странные и непонятные слова на абсолютно незнакомых ему языках, но об этом как-нибудь потом…
‒ На этом всё, достопочтенный рыцарь Кай. Теперь я вынужден покинуть вас, чтобы не вызвать у юного господина подозрений своим долгим отсутствием… ‒ произнёс слуга, после чего, поклонившись в ноги Каю, аккуратно обратился к лошади и, не вызывая суеты и не выказывая ни единого признака беспокойства, рысью умчал в сторону замка.
‒ Да вали ты уже, даннский выблядок ‒ а вдогонку ему, в обмен на всю его вежливость и поцелуи в зад, вылетело нещадное, страшное оскорбление.
*…Уже в замке, в том же тёмном углу, что и прежде…*:
‒ …Не томи, ты лучше расскажи ‒ он купился? ‒ впрочем, возвращаясь к нашим баранам… следует отметить, что стоило бы Луке уже завязать со всей этой шекспировской театральностью. Это не сюжет Макбета или Короля Лира, хотя для них всё тоже может закончиться крайне плачевно, ведь каждая совершённая ими ошибка рискует стать критической. Здесь театральности и напускным страданиям души не место. Это жестокий, сложный мир, здесь жестокость и интрига правят балом…
Ох, как же я взволнован… столько адреналина я, пожалуй, не ощущал со времён моей молодости, когда я активно занимался скайдайвингом…
‒ Да, юный господин… он поверил каждому моему слову. И он даже дал мне этот странный мешок… ‒ и да, слуга был достаточно умён, чтобы сообщить своему повелителю о подачке, полученной им от рыцаря. Тем паче, что он не имел ни малейшего понятия о том, как обменять весь этот металлический хлам на «реальные» деньги, ещё и без риска для своей карьеры.
‒ Ох, денарии… интересно, откуда они у него оказались? Жалование ему выплачивают драхмами, в то время как денарии, в основном, используют для торговли купцы с Востока… знаешь, я специально выторговал денарии для этого дела, чтобы позже обвинить его с их помощью в службе загранице, но, видимо, он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы сделать максимально простым своё уничтожение. Эх, если бы я только знал, что всё выйдет вот так вот, то, разумеется, не стал бы тратить своё время, силы и ресурсы, чтобы заполучить эти дурацкие монетки… Ох, извини, совсем забыл про тебя. В качестве премии за хорошую работу, специально для тебя, я обменяю эти монеты и выдам тебе их полную стоимость по текущему курсу, но… ‒ знаете, это неумение Луки заткнуться, пожалуй, даже можно счесть милым, в определённом смысле…
Не ожидал, что он действительно окажется предателем… но насколько же глупым надо быть, что каждому встречному-поперечному кидать кошель, полный сомнительных иностранных монет? Тем более, что ему, ветерану двух восточных компаний, должно быть хорошо известно о том, что мы лишь совсем недавно заключили перемирие с «Великой Восточной Империей Швайне»... это же насколько надо быть глупым, чтобы так разбрасываться деньгами враждебной страны? Хотя, полагаю, здесь могут быть немного другие представления о государственной измене…
‒ Но? ‒ впрочем, я не могу представить себя ни одного человека, что не счёл бы лаконичность речи его собеседника за лучшее качество, чем болтливость Луки.
‒ Видишь ли, это займёт некоторое время… сам понимаешь, что это не обычная валютная операция. Ты же не будешь против, если я выдам тебе награду после того, как мы закончим дело? Примерно к тому моменту я как раз закончу, ‒ пока Лука продолжал заливать мозг слуги различными ненужными ему подробностями, он сам был настолько тронут подобным отношением Луки к нему, что у него даже пробилась слеза. Слишком нечасто простолюдины испытывают подобное справедливое и, что ещё более важно, равное обращение от тех, кто гораздо более высок статусом. Даже не подозревая о прошлой жизни Луки, о которой не забыл, пожалуй, только самый внимательный читатель, отличающийся прекрасной памятью, он, тем не менее, почувствовал определённое родство с Лукой. Хотя социальная дистанция между ним и юным господином, вбитая ему в голову ещё в детстве и отпечатанная, словно стигма, в самом его естестве, разумеется, не давала осознать этого полностью.